Хроники пикирующего Эроса - Анна Яковлева

— Сима, никак замуж собралась? — шепнула я.

— Что я тебе, Алла Пугачёва, что ли? — так же тихо ответила Серафима Николаевна. — Нет, это мой Алёшенька, в альплагере познакомились. И, представь себе, тоже историк. Пишет диссертацию о Наполеоне. Как раз по моей специальности. Сохранились у меня документы, с которыми мой академик не успел ознакомиться. А Алексей — ученик толковый, я ему помогу слегка. Диссертация будет — высший класс, на миллион долларов.

В Ленинград из Барселоны

Потянулись эшелоны —

Это дети покидают

Тёмный город осаждённый…

Черноглазая Мария

За окном вагона плачет

И твердит: «Мамита мия!»

А «мамита» — мама значит.

— Подожди! Не плачь! Не надо! —

Шепчет мальчик из Малаги. —

Едем к детям Ленинграда.

Там знамёна, песни, флаги!

Там мы будем жить с друзьями.

Ты письмо напишешь маме.

Вместе праздновать победу

Я в Мадрид с тобой поеду.

Но кудрявая Мария

За окном вагона плачет

И твердит: «Мамита мия!»

А «мамита» — мама значит.

Агния Барто

Нина, 56 лет:

— Кто-то сказал, что через шесть рукопожатий мы знакомы со всем миром. Однако каждый раз поражаешься, когда выясняется, что через одно-два рукопожатия ты знакома или состоишь в родстве с Пушкиным, или Гоголем, или вовсе с героями Гражданской войны в Испании. Мир так тесен, что мы связаны друг с другом как звенья одной цепи или как веточки на стволе одного огромного дерева. Может, именно потому наши предки, представители самых разных народов, в центр своих мифологий поместили Мировое Древо — axis mundi?

Школьная подруга рассказала мне как-то об их семейной истории. Мама рожала её в зале роддома рядом с дочерью Долорес Ибаррури. У русской мамы-блондинки (и отец был яркий блондин) родилась смуглая и черноволосая Светлана, а у жгучей брюнетки, дочки Пассионарии («страстной»), как называли Долорес — знаменитую деятельницу испанского и международного коммунистического движения, отважного борца против диктатуры Франко, — совершенно беленький мальчик, с пшеничными волосиками и бледной кожицей. Потом в семье Светы шутили: может, вас в роддоме перепутали, и ты — внучка Долорес, а наш мальчик воспитывается испанцами? Шутки шутками, но ведь не исключено…

Когда мой муж работал на московском шарикоподшипниковом заводе, спортивно-массовой работой у них заведовал знаменитый футболист 1960– х, родившийся уже в Союзе, но у испанских эмигрантов, — Немесио Немесьевич Посуэло. А называли его по-русски — Михал Михалыч, или просто Миша. Рос он в основном в детских домах — мать умерла рано, а отец был занят политикой. Знатоки помнили его по чрезвычайно элегантной пластике движений с мячом: «Торпедо», «Спартак», «Зенит»… Но испанский темперамент брал верх вне футбольного поля, и в конце концов его из футбола «попросили» несмотря на то, что входил он в круг элитной молодёжи и был знаком с самой Галиной Брежневой. Пошёл работать на ЗИЛ, потом пять лет оттрубил в Сибири, орудуя лопатой, неподалёку от того места, где недавно сидел Ходорковский, в середине 1970– х вернулся в Москву с новой женой-сибирячкой — и на «Шарикоподшипник». Поскольку ставки для руководителя спортивной работы там не было, он числился слесарем, а на собраниях, когда ругали его за какие-нибудь огрехи в спортивной работе, высказывался с юмором: не обижайте слесаря, говорил, я пролетарий. Пил он с мужем моим по-русски, приговаривая: мы не какие-нибудь испанцы. Уже в 1990– е, когда завод закрыли, уехал в Испанию вместе с семьёй. А отец его, Немесио Посуэло-старший, член ЦК Компартии Испании, был объявлен во франкистской Испании врагом народа, за его голову обещана немалая награда: в 1939– м именно он руководил вывозом испанского золота на нескольких теплоходах к советским берегам.

С Тапой я жила в одном доме, вместе пошли в школу, оказались в одном классе. Имя Тапа по-испански значит «пирожок», и она действительно всю жизнь, кроме последних месяцев, была полной, круглой, весёлой, красивой, с копной тёмно-каштановых вьющихся волос. Она никогда не болела, даже во время эпидемии гриппа, и в классе занимала особое положение. И не потому, что отец её был испанцем, ребёнком вывезенным с родины, — мы тогда мало интересовались историей наших семей, — а потому, что мальчики и девочки всегда держались на расстоянии, а Тапа — нет: она равно дружила с теми и другими и пользовалась исключительным доверием мальчишек. Они рассказывали ей свои мальчишечьи секреты, но она никогда не выдавала их девчонкам, равно как и наоборот: секреты девочек были ей известны, однако ни один мальчик, даже из тех, кто пользовался её особенно тёплым расположением, никогда не мог их выведать. Вот таким железобетонным «пирожком» была наша Тапа с испанской фамилией, в произношении которой вечно делали ошибки учителя, впервые приходившие в класс.

Она была умной девочкой, хорошо училась, но после окончания школы не стала поступать в институт и пошла, по стопам матери, работать машинисткой в АПН, ибо умела, как и все мы после спецшколы с углублённым изучением английского языка, набирать тексты по-английски. С годами она дослужилась до завмашбюро, потом пришлось переучиваться, работать на компьютере, с чем она легко справилась. Она всё делала легко, и жизнь у неё была лёгкой и звонкой — так, по крайней мере, нам всем казалось.

Замуж темпераментная Тапа вышла очень рано и безумно радовалась рождению дочери Марии: вот, говорила она, когда дочке будет восемнадцать, мне исполнится всего-то тридцать шесть. Муж был старше её лет на двенадцать, и довольно скоро Тапа узнала, что он ей изменяет. Приняла это весело: ну что ж, мужики — они такие… Но вскоре пришла настоящая беда: муж часто выпивал и в конце концов спился. Вместе с отцом-алкоголиком, свёкром Тапы, они пропивали Тапину зарплату, вещи из дома, лечиться отказывались. Хорошо, что Мария к тому времени была уже замужем и жила отдельно.

Кое-как пережили лихие девяностые, несмотря на то, что АПН переименовали в РИА Новости и, как водится, под сурдинку многих сотрудников, как творческих, так и технических, уволили. Только после горбачёвской перестройки Тапа смогла съездить на родину предков. Тётки, сёстры отца, уговаривали её остаться там насовсем, но Тапа удивлялась: как можно? я же русская… До сих пор Тапа знала лишь официальную версию истории их семьи — её и рассказывал ей отец. Будучи племянником генерального секретаря Компартии Испании, вместе с тремя тысячами других ребятишек он был вывезен в СССР — спасён от мести фашистов, рос в «испанском» детском доме. Такие дома отличались от детских домов для советских детей как небо от земли: кормили и одевали их там прекрасно, ежегодно возили в «Артек», о чём обычные советские пионеры могли только мечтать, в моду вошли пионерские пилотки с кисточками — как у испанцев. Правда, дядя его погиб при странных обстоятельствах, отец Тапы неохотно и смутно говорил об этом: то ли в 1942– м, то ли в 1952– м, то ли выпал из московского окна, то ли был выброшен… И уже перед самой своей смертью отец, всегда сдержанный, разрыдался и рассказал, как их отрывали от семей, как они становились заложниками в Союзе.