Каменная пациентка - Эрин Келли

Когда мы устраиваемся для пятнадцатиминутного супружеского секса, он замечает пятнистый след руки на моем предплечье и замирает, сместив с меня свой вес, словно у меня в синяках все тело.

– Откуда это? – Я застываю в панике. – Это Дебби?

Врачи предупреждали нас о таком: наступает стадия, когда пациенты становятся настолько невменяемыми, что начинают набрасываться на своих опекунов.

– Она ничего не могла с этим поделать, она не понимала, что творит… – Мысль о том, что маленькая ладошка моей матери могла оставить этот огромный синяк – абсурдна. Остался ли хоть кто-то, кому я не буду лгать, или о ком? Это отвратительно до тошноты, хотя она и никогда не узнает.

– Господи, – муж морщится. – Это выглядит хуже, чем сперва показалось. Я буду теперь осторожнее.

Сэм нежно проводит указательным пальцем по коже вокруг синяка.

– Не думал, что она до сих пор способна на такое. У нее крепкая хватка для такой маленькой женщины, верно?

Я не могла бы чувствовать большую вину, даже если бы Сэм вдруг нашел один из волос Джесса в нашей постели. И с этой мыслью во мне вдруг просыпается задор, которого я не чувствовала с мужем годами. Я закрываю глаза и удивляюсь – почему мое тело выбрало именно этот момент, чтобы ожить под руками Сэма. Этот огонь разгорелся оттого, что Джесс теперь так близко? Все то желание, что копилось во мне с прошлой недели, нашло наконец выход, или страх, что Джесс собирается разрушить мою жизнь, и это может быть последний раз?

Сэм финиширует первым, прежде чем успеваю я, а затем, пока я улыбаюсь и жду, когда желание утихнет, в очередной раз справляясь с разочарованием, он гладит меня по щеке и произносит:

– Ты все еще прекрасна.

Нам не нужен сигнал тревоги. Телефонный звонок вырывает нас из сна. Это Колетта, звонит из машины «Скорой помощи». Мама упала, возможно, в результате очередного инсульта. Если бы она не сбила вазу, перебудив весь дом, она бы не выжила. В любом случае, врачи со «Скорой» говорят, что я должна прибыть в Ипсвичскую больницу немедленно.

Аппараты пищат и мигают. Мама может прийти в себя в любую секунду – или может оставаться в таком состоянии неделями. Медсестры, которые носят ее прежнюю униформу и ходят по ее прежним коридорам, – разговаривают с ней, читают ей.

«Расскажите ей о своем дне. Почитайте ей книги из ее прошлого».

Накопленное ею за всю жизнь имущество сводится к той полке в доме Колетты и старому металлическому сундуку в одном из закрытых гаражей на задах квартала. Мне не нравилось ходить там и в лучшие времена, но сейчас я набралась храбрости. У меня встал комок в горле от вещей, с которыми моя мать не могла расстаться: мой экзаменационный сертификат, связка пожелтевшей детской одежды, пазл из тысячи кусочков с картиной «Телега для сена», высохший шариковый маркер для «Бинго» и разлохмаченная книга времен «Когда Мы Были Очень Маленькими», которая теперь лежит у меня на коленях, подклеенная треснувшим скотчем.

Я так устала, что у меня почти галлюцинации. Когда я готовилась к своим выпускным экзаменам на диете из кофеиновых таблеток и пивных дрожжей, я видела рыб-угрей, скользящих по потолку. Сейчас они снова здесь, плавают вокруг Кристофера Робина и Винни-Пуха. Когда я наконец закрываю глаза – это попытка избавиться не от померещившихся угрей, а от полной невыносимой нежности картинки моего детства. Сон тщится меня спасти, но мне опять снятся плитки, замуровывающие меня со всех сторон, а затем трескающиеся и выпадающие, как плохие зубы. Я слышу, как столетний ключ скребется в замке. Черный угорь, извиваясь, наползает на меня, и у него лицо Мишель.

Я скорее прихожу в сознание, чем просыпаюсь, и вижу Хонор, сидящую на краешке кровати.

– Джеймс Джеймс, Моррисон Моррисон, Уэтерби Джордж Дюпри, – шепчет она. – Очень заботился о своей матери, хотя ему было только три[9].

Я смотрю на них сквозь ресницы и прикидываю, как бы мне выпрямить шею, не прибегая к помощи костоправа.

Хонор бросила свидетельства своего путешествия на маленькую тумбочку – билеты, телефон, монеты, – но при ней только небольшая повседневная сумка. Я поднимаю голову; что-то хрустит в глубине моего плечевого сустава.

– Эй, – говорит Хонор, понизив голос. – Ты была в отключке.

– Я чувствую себя теперь еще хуже, чем перед сном. Господи, моя шея… Как мама?

– Без изменений. – Хонор держит в руках книгу. – Я помню это. Она обычно читала мне ее, когда я с ней оставалась. Когда я была маленькой.

– Она обычно читала ее и мне, когда я была маленькой. – Хонор берет меня за руку, соединяя три поколения женщин. Под влиянием момента я думаю о других призрачных звеньях этой цепи – о своей собственной бабушке, Марьяне с одной «н», и возможных дочерях Хонор, которые у нее появятся.

– Ты взяла со станции такси? – спрашиваю я.

Хонор долго и громко сопит.

– Нет, я прогулялась пешком, – отвечает она наконец.

– Это длинная старая дорога.

– Пять миль. Просто ощутила потребность в движении, понимаешь? Прежде чем мы просидим здесь Бог знает сколько. Я возвращаюсь поездом в три тридцать.

У меня есть лишь пара часов с ней сейчас.

– Знаешь, что это мне напоминает? – Я обвожу рукой вокруг комнаты.

Хонор улыбается:

– Меня в «Лиственнице»?

– Нет! Нисколько. Это напоминает мне о том, как я ждала тебя, когда была беременна. Ожидание конца – это как ожидание рождения. Здесь наваливается та же тишина. Это острое предчувствие, когда ты ждешь… перехода из одного измерения в другое. – Сэм бы над этим усмехнулся, я сейчас говорю, как Джесс, но для Хонор никогда не бывает чересчур много мелодраматизма. Она просто кивает. – Все говорят тебе, что это случилось, когда это происходит. Я не могла расслабиться тогда и не могу сейчас.

– Ох, мама. Это может быть и не конец, ты же знаешь, что они сказали. Почему бы тебе не пойти подышать свежим воздухом, выпить кофе? Ты что-нибудь ела? – Мой желудок в ответ урчит. – Я побуду здесь. С бабушкой.

Я никогда не видела Хонор такой дееспособной. Если это последнее лекарство настолько изолирует ее от горя и страха, с моей стороны будет глупо не попросить немного и для себя.

Я не могу смотреть на любую больничную еду и осознаю свою ошибку, только когда выхожу на улицу из главного входа, мимо курильщиков на крыльце и обеспокоенных родственников, набирающих что-то в телефонах. Угри снова вернулись – на этот раз они расползаются по небу. Черный кофе на пустой желудок после суток почти без сна вызывает головокружение и паранойю, поэтому, когда я сперва вижу Джесса, то не доверяю своим глазам. Он пьет чай из термоса вместе с двумя коллегами со «Скорой» в зеленых комбинезонах, маскирующих их на фоне небольшой заросшей клумбы.