Мир тесен - Дэвид Лодж

— В комнате было темновато, однако я увидел, что Джой покраснела. «Я не могу этого сделать, — сказала она. — Не могу, не просите. — Ну, пожалуйста», — сказал я и, сделав шаг, встал перед ней.

— Девяносто девять женщин из ста сразу бы развернулись и вышли из комнаты, возможно, закатив мне оплеуху. А Джой так и стояла передо мной. Я подошел к ней вплотную и обнял ее. Боже, как это было чудесно. Сквозь велюровый халат и собственную рубашку я чувствовал тепло ее груди. Она обняла меня, замкнув руки у меня за спиной. Будто по мановению волшебной палочки, меня перестало лихорадить. Уткнувшись подбородком ей в плечо, я стал, как в бреду, нашептывать ей, какая она необыкновенная и великодушная и прекрасная, и какое безумное наслаждение держать ее в руках, и как в меня вливаются жизненные силы, и прочую романтическую чепуху. И все это время я посматривал на себя в трюмо, на свое отражение в этом странном малиновом свете, и видел свой подбородок на ее плече и свои руки, шарящие у нее по спине, — будто я смотрел какой-то фильм или вглядывался в магический кристалл. Все это казалось таким далеким от реальности. Я увидел, как мои руки скользнули вниз по ее спине, как мои ладони обхватили ее ягодицы, собирая в горсть ткань ее халата, и мысленно сказал своему отражению: ты сошел с ума, она сейчас вырвется, даст тебе пощечину, станет звать на помощь. Но ничего этого она не сделала. Я увидел в зеркале, как, выгнув спину, она плотнее прижалась ко мне. Меня качнуло, и, восстанавливая равновесие, я слегка развернулся, чтобы видеть ее лицо, отраженное в зеркале напротив, и, бог ты мой, на ее лице я увидел блаженную отрешенность, глаза ее были прикрыты, а на губах играла улыбка. Улыбка! Я приник к ней и жадно поцеловал ее в губы. Ее язык, как теплый угорь, скользнул мне в рот. Я тихонько потянул вниз молнию на ее халате и просунул внутрь руку. Под халатом на ней ничего не было.

Филипп замолчал и уставился в камин. Моррис вдруг почувствовал, что сидит на самом краю кресла, а сигара у него во рту давно погасла.

— Ну, и? — спросил он, шаря в кармане в поисках зажигалки. — Что было дальше?

— Я стянул с ее плеч халат, и он упал на пол, потрескивая статическим электричеством. Я рухнул на колени и уткнулся лицом ей в живот. Джой провела руками по моим волосам, а потом ухватила меня за плечи, царапая их ногтями. Я положил ее на кровать и стал одной рукой срывать с себя одежду, другой продолжая ласкать ее и боясь, что, если отниму руку, то потеряю ее. У меня едва хватило соображения спросить, есть ли у нее какая-нибудь защита, и она, не открывая глаз, кивнула. И мы предались любви. В том, что произошло, не было особого изыска, да и кончилось все довольно быстро. Однако ни раньше, ни потом я не переживал оргазма столь необыкновенной силы. Как будто, бросая вызов смерти, я тащил себя из могилы за собственный член. И Джой пришлось зажать мне рот, чтобы я перестал во весь голос выкрикивать ее имя.

— А затем, почти мгновенно, я погрузился в сон. Когда я проснулся, в кровати рядом со мной никого не было, а сам я, совершенно голый, лежал прикрытый одеялом. Сквозь щели оконных ставен в комнату пробивалось солнце, а в соседней комнате шумел пылесос. Я взглянул на часы: было половина одиннадцатого. Я даже подумал, не приснилось ли мне все это, но физически воспоминание было слишком ярким и специфичным, а в комнате валялась разбросанная мною одежда. Я натянул брюки и рубашку и вышел из спальни в гостиную. Там крошечная итальянка в косынке пылесосила ковер. Она улыбнулась мне, выключила пылесос и произнесла что-то нечленораздельное. В это время в гостиную из кухни вышла Джой, а с ней маленький мальчик с заводной машинкой в руке — он во все глаза уставился на меня. Джой выглядела совсем иначе, чем прошлой ночью, казалась более собранной и ухоженной. Правда, рука ее была заклеена лейкопластырем — наверное, порезалась, но в целом вид ее был безукоризнен: льняное платье, блестящие, пышные, будто только что вымытые, волосы. Она широко, хотя и несколько принужденно, улыбнулась, избегая смотреть мне в глаза. «Доброе утро, — сказала она, — а я как раз собиралась вас будить». Она уже звонила в справочную и узнала, что мой самолет вылетает в половине первого. Как только я буду готов, она отвезет меня в аэропорт. Что я хочу сначала — позавтракать или принять душ? Ни дать ни взять идеальная протокольная дама из Британского Совета — вежливая, терпеливая, отстраненная. Она даже поинтересовалась, хорошо ли я спал. Мне снова на миг показалось, что вчерашний эпизод не более чем эротическое сновидение, но когда я увидел висящий на двери ванной синий велюровый халат, пережитое вспыхнуло в моей памяти в столь чувственных подробностях, что их было невозможно принять за фантазию. Точная форма ее сосков, коротких, цилиндрической формы, осталась на кончиках моих пальцев; мне запомнилось обилие волос у нее на лобке — золотистых, с малиновыми искорками от света ночной лампы, я видел линию на животе, где кончался загар… Нет, это был не сон. Но заговорить с ней о нашей тайне при итальянской уборщице с пылесосом и малыше, вертящемся под ногами, было просто немыслимо. И было очевидно, что она этого не хочет. Она кружила по квартире, переговаривалась с итальянкой, занималась сыном. И даже взяла его с собой, когда повезла меня в аэропорт. А этот маленький паршивец вполне мог все уразуметь. Он сидел на заднем сиденье, но то и дело вклинивал между нами голову, не давая заговорить на интимные темы. Я начинал понимать, что мы так и расстанемся, ни словом не обмолвившись о прошлой ночи. Это казалось дикой нелепостью. Я все никак не мог взять в толк, что она за птица. Мне просто необходимо было узнать, что толкнуло ее на столь необычный шаг. Кто она — нимфоманка, отдающая себя первому встречному? А я — лишь один из длинной череды английских лекторов, прошедших через спальню с лампой под малиновым абажуром? Меня даже посетила мысль, что она в тайном сговоре с мужем, а я выступаю пешкой в какой-то извращенной эротической игре, и что, возможно, он тихонько вернулся домой и спрятался в спальне за одним из зеркал. Однако одного взгляда на ее лицо, повернутое ко мне в профиль, было достаточно, чтобы напрочь отмести подобные предположения — все в ней было сама норма, само благоразумие и сама сдержанность. Так почему же она сорвалась? Ответ был мне необходим как воздух.

— Когда мы приехали в аэропорт, она сказала: «Ничего, если я вас здесь оставлю?» Но все-таки вышла из машины, чтобы открыть багажник. Я понял, что это единственный шанс перемолвиться с ней наедине. «Нам все-таки надо хоть что-то сказать друг другу о том, что случилось ночью, — начал я, вынимая из багажника сумку. — Не беспокойтесь, — ответила она, одарив меня любезной улыбкой. — Вы нам нисколько не помешали, такая у нас работа. Мы привыкли, что народ приезжает к нам в любое время суток, правда, не всегда прямиком из горящего самолета. Надеюсь, в этот раз полет будет более удачным. До свиданья, мистер Лоу».

— «Мистер Лоу!» И эта женщина несколько часов назад лежала подо мной, обхватив ногами мою спину! Да, было совершенно ясно, что по каким-то причинам она хочет сделать вид, что прошлой ночью между нами ничего не было, хочет стереть этот эпизод из памяти, отменить его, распустить, как вязаный носок. И что единственное, чем я мог выразить благодарность, было подыграть ей. Поэтому я, пусть и с неохотой, но отступился от расспросов. И позволил себе лишь одну маленькую поблажку. Когда она протянула мне руку, я, вместо того чтобы пожать ее, поднес к своим губам. Как мне показалось, в итальянском аэропорту этот жест был вполне уместен. Она покраснела, так же густо залилась краской, как и прошлой ночью, когда я попросил обнять меня, и невероятная нежность того объятья вновь прихлынула ко мне и, насколько я мог понять, к ней тоже. Затем она отошла от багажника, села за руль, в последний раз взглянула на меня в окно и уехала. Больше я ее никогда не видел.