Оттепель - Евгений Васильевич Шалашов

в камере для допросов, а позади него стояли два крепких полицейских урядника. Сегодня не производил такого благостного впечатления, как при первой встрече. Бородка клинышком напоминала мочало, пенсне треснуло, а под глазом красовался приличный фингал. Видимо, при задержании полицейские приложили. Но один раз, да по морде — ничего страшного. Мне самому хотелось, безо всякого разговора, приложиться с ноги, да с разворота по этой морде. Но сдержался.

При появлении в камере министра, а еще и с императором, урядники резко поставили Горностаева на ноги, а один даже слегка пощекотал бывшего чиновника под ребро.

— Знаешь Горностаев, мне тебя и человеком-то сложно назвать, — мрачно сказал я. — Скотом тебя назвать? Нет, ни одно животное на такое не способно.

— А вот мне интересно, ваше величество, как он дошел до такого? — возмущенно спросил Кутепов. — Ведь, сволочь, какая, придумал туберкулез, а сам, под видом лечебницы, организовал бордель, привез туда двадцать девчонок, деньги за них брал.

— А мне даже его оправдания слушать не хочется. Оправдываться может человек, его бы послушал. А это… — покачал я головой. — Я просто посмотреть на эту гниду хочу… Я ж помню, как он соловьем разливался, деток учить хотел, видите ли. Переживал, что якуты с чукчами учится не могут.

— А ведь у него у самого дети есть, — хмыкнул Кутепов.

— А вот дети-то мои не при чем! — поднял было голову Горностаев, но, получив по затылку от конвоира, обмяк.

Я подошел поближе, посмотрел в глаза чиновника, которые он попытался закрыть.

— Горностаев, так в тебе что-то человеческое осталось? — удивился я. — Детей своих жалеешь? А ты этих девчонок пожалел, у которых отцов на фронте убили? Правильно выбрал, ублюдок. Девчонки-сиротки, никто искать не станет. И предлог благовидный, чтобы из училищ убрать. Вот, мы и покажем твоим детям папашу, пусть посмотрят, узнают, что сотворил любимый папочка. А заодно пусть твои детки и на девчонок посмотрят, которых, по милости этого нелюдя два месяца в неволе держали и насиловали.

— Никто девушек не насиловал, они добровольно шли, — попытался что-то сказать чиновник.

— Добровольно? В четырнадцать и шестнадцать-то лет? Да даже если и добровольно, то все равно, что ты, а что и приспешники твои — вы скоты.

— А те, кто к девочкам ездил, они ангелы? — огрызнулся Горностаев.

— Они тоже не ангелы. А когда тебя вешать станут, их рядом и повесят, — хмыкнул я. Повернувшись к Кутепову, спросил: — Александр Павлович, клиенты установлены?

— Так точно, ваше величество, — доложил Кутепов. — Среди них и купцы есть, и чиновники — причем, очень крупного пошиба. Два тайных советника, один генерал-майор. Отставной, правда. Все арестованы, дают показания, плачут.

— Нет, что же мне с тобой делать, сволочь? — почти ласково спросил я. — Сделать публичный процесс, так что с девчонками делать? У них и так беда, а тут еще и позор. И детям твоим позор.

— У отставного генерал-майора сын полковник, полком командует.

— Полком? Значит, офицер достойный, хоть отец его и запачкался. А у этого урода?

— А у него сын студент, дочка в женской гимназии учится, — сказал Кутепов. — Дети хорошие, сын уже золотую медаль имеет, за открытие по биологии.

— Вот, видишь, Горностаев, ты свою семью опозорил. Как твои дети дальше-то жить станут? В них же соседи пальцем станут тыкать. Как твой студент дальше учиться станет? Ему же плевать в лицо будут. Пусть не друзья-студенты, но найдется, кому плюнуть. Как же, сынок того господина, который девчонок-сирот насиловал… Не сам, не сам, но ты еще хуже, чем насильник. Им либо руки на себя накладывать, либо уезжать. А тот полковник, который на фронте? Ему-то каково?

В раздумьях я попытался пройтись по камере. Тесновато. Подойдя к маленькому зарешеченному оконцу, посмотрел на небо. Вздохнул и повернулся к арестанту:

— А знаешь, Горностаев, не будет тебе процесса. Не из-за тебя, а из-за твоих детей, да детей прочих ублюдков. А тебя я не повешаю, не расстреляю, а посажу на кол. Не будет тебе легкой смерти.

— Ваше величество, так у нас на кол-то когда садили… Нет у нас такой казни.

— На кол, вроде бы, последний раз при Петре сажали, — раздумчиво сказал я. — Но коли я государь, а мое слово выше закона, так я просто возьму, да и прикажу эту сволочь на кол посадить. Ты ведь еще и дело хорошее загубил. Теперь ведь бояться станут детей в мои училища отдавать. Скажут — а как же так? Целый чиновник из департамента просвещения насильником стал! Ребята, — обратился я к полицейским. — Как вы считаете, заслуживает эта мерзость, чтобы его на кол посадили? А если заслуживает, так кто его на кол сажать станет?

— Ваше величество, дозвольте мне, — неожиданно предложил урядник, что стоял справа. — У меня брат под Минском погиб, трое детей осталось. Спасибо, что и жене теперь пенсию платят, и детям до восемнадцати лет пособие назначено. А еще бумага имеется — мол, лечение жены и детей за счет казны, за квартиру, дрова и электричество платить не надо, а при поступлении в учебные заведения, где плата предусмотрена — тоже за счет казны. Но все равно, приходится мне иной раз приходить, помогать. А там у меня племяшка, смешная, шустрая, я ее уже за дочку считаю. Вот как подумаю, что и Нюську такой же гад… Ерофеич, поможешь?

Второй урядник лишь вздохнул:

— Не хотелось бы руки о грязь марать, но ради такого дела помогу. Это и за убийство считаться не будет.

— Ваше величество, прямо тут его на кол садить? — спросил первый урядник и уже деловито осмотрел камеру. Потрогав табурет, покачал головой. — Эх, к полу привинчен, а то бы сейчас мы его задрали, штаны сняли, на стол кинули, а ножку табурета в задницу воткнули. Разрешите, я во двор сбегаю, там поленья лежат? Сейчас выберу, посучковатее и вернусь…

Министр внутренних дел обалдело переводил взгляд с меня на своих полицейских, но сказать что-то против не решался.

— Помилуйте! Я всё расскажу! Я вам такое расскажу! Меня же вынудили, прямо к горлу нож приставляли, я ведь отпирался не хотел, но заставили!

— Кто заставил? — спокойно спросил я.

— Я расскажу, только не надо на кол!

— Ладно, пока отложим казнь, — хмыкнул я. Посмотрев на Кутепова, сказал: — Провести дознание, как положено. Ну, сами знаете, что девчонок допрашивать и очные ставки проводить — с бережением. Потом передадите дело в суд. Пусть будет процесс. Девушек пострадавших на процесс можно в масках привести, чтобы им не стадиться. Скрывать станем — пересуды пойдут, недомолвки. И всех, кто в эту лечебницу ездил — всех под суд.

Выходя из камеры подумал — за процессом стану лично следить. И ни одна сволочь от наказания не уйдет. Ежели, присяжные найдут какие-то смягчающие обстоятельства, я потом своей властью накажу. Нет, не присяжных, а обвиняемых. Впрочем, если присяжные попытаются кого-то отмазать, так и их.

Глава 15

Зверинец

День выдался ни к чёрту. И оставшуюся половину дня, если честно, практически не работал, а предавался банальной рефлексии, с какой-то нервозностью ожидая того, что может ещё что-то произойти. Сегодня я уже плохих новостей не потерплю.

Однако новости были.

Ко мне в комнату ворвалась взъерошенная София.

— Сашенька, ещё приехали!

— Что значит — приехали? И кто? — удивлённо посмотрел я на свою жену.

— Ну, ещё люди.

— Какие люди? Софочка, Бог с тобой, — произнёс я.

— Ну как? Александр Павлович привёз ещё людей для передачи даров, — пояснила жена.

В суматохе дней я и вовсе позабыл о том, что Кутепов собирает людей, а София, во что бы то ни стало, вознамерилась прошерстить всю Российскую империю на предмет полезных способностей и передать их мне, а заодно и себе.

— И кто там приехал? — спросил я у жены.

— Сегодня маловато, всего двое, — ответила она.

— Какие способности? — устало потёр я глаза.

Не то, чтобы мне было особо интересно, всё равно скоро узнаю, да и не до того сейчас, но надо ведь было как-то разговор поддержать.

— На этот раз приехали два дрессировщика, — пояснила София, — Барон фон Витовт, тот самый, что умеет управляться с котами.

Я удивлённо поднял брови.

— Да быть не может.

Потом поискал глазами Ваську, который сейчас сидел у камина и, как раз потянувшись, сладко зевал.

— Ну что, Василий, скоро закончится твоя вольница, — посмотрел я на кота с мстительной улыбкой. — Буду понимать, что ты там себе бормочешь по утрам и какие гадости думаешь про своего императора, — хмыкнул я.