Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

Завершающее четверостишие звучало весьма неопределённо, и было совершенно непонятно, к чему призывал поэт, к кому именно он обращался. Ведь последние две строки призывали «докладчиков» (цекистов и оппозиционеров) вести свою пропаганду повеселее:

«Надо помнить, / что наше тело

дышит / не только тем, что скушано, —

надо / рабочей культуры дело

делать так, / чтоб не было скушно».

Иными словами, стихотворение очень и очень странное. Даже сегодня его сходу не растолкуешь. Не пытался ли тут Маяковский передать точку зрения на положение в стране и Осипа Брика, ставшего оппозиционером? Но так как сам поэт в ситуации ещё не совсем разобрался (не понял Брика или не согласился с ним), его стих и получился немного двусмысленным.

1 ноября Владимир Владимирович был уже в Харькове и там в Драматическом театре читал лекцию «Как делать стихи?». Местная газета «Пролетарий» написала:

«Хотя афиша обещала научить писать стихи в пять уроков, никаких рецептов лектор не дал.

– Собственно, моя задача, – съязвил он, – не научить писать стихи в пять уроков, а отучить – в один».

Журнал «Сiлькор Украiни»:

«Маяковский окончил свою лекцию такими словами: "Необходима огромная, нечеловеческая работа над собой, необходимо изучать, исследовать опыт других писателей. Можно было бы всем тем, кто хочет стать писателем, сказать:

– Ты готов вынести все невзгоды этого ремесла, ты готов работать долгие годы, готов заболеть в поисках новой рифмы и поэтического образа? Если готов – тогда просим”».

3 ноября 1926 года на пост председателя ЦКК) ВКП(б) (Центральной Контрольной комиссии) был назначен Георгий Константинович Орджоникидзе. Это назначение неожиданно коснулось и Надежды Аллилуевой, жены Иосифа Сталина. Об этом – Борис Бажанов (он называл Надежду Сергеевну Надей, они были ровесниками):

«Когда Орджоникидзе стал председателем ЦКК, он взял к себе Надю третьим секретарём… Зайдя как-то к Орджоникидзе, я в последний раз встретился с Надей. Мы с ней долго и по-дружески поговорили. Работая у Орджоникидзе, она ожила – здесь атмосфера была приятная, Серго был хороший человек. Он тоже принял участие в разговоре; он был со мною на ты, что меня немного стесняло – он был на двадцать лет старше меня (впрочем, он был на ты со всеми, к кому питал мало-мальскую симпатию). Больше я Надю не видел».

В это время сидевший в Соловках политзаключённый Борис Глубоковский закончил писать книгу «49. Материалы и впечатления». Цифра «49» – это номер статьи Уголовного кодекса о социально-вредных элементах. Книгу напечатал УСЛОН (Управление Соловецкого лагеря особого назначения).

А в московском Доме печати 19 ноября проходил диспут о богеме. Газета «Вечерняя Москва» сообщила читателям:

«Последним из оппонентов говорит Вл. Маяковский. Ему надоела сама тема о богеме… Прежняя богема была иной: в ней люди собирались не для того, чтобы выпить за одним столом, а перебрасываться остроумными талантливыми словами, обсуждать общие интересы, уметь воевать за новое и протестовать. Нынешний богемец это тот, кто со всеми согласен, кто меланхолически пьёт пиво».

Журнал «На литературном посту» (№ 1 за 1927 год) добавил и такие слова поэта:

«У нас же сейчас не богема, а мелкая скука мелких людишек, разгильдяйство, гипертрофия самомнения и потрясающее количество гениев, выросших в 24 часа. На эту "богему" просто плюнуть надо».

Эти слова поразительно точно совпадают с тем, что говорилось в стихотворении «Три хулигана», которое было явно навеяно поэту Осипом Бриком.

Вернувшийся из Парижа Корнелий Зелинский встретился с Маяковским лишь в конце осени:

«Мы увиделись уже в середине или в конце ноября, столкнувшись почти у ворот его дома на Лубянском проезде.

– Послушайте! – пробасил Маяковский. – Вы мне очень нужны. Вы возложили на меня бремя ответственности за вашу жизнь. Когда случилась эта история – я прочитал о ней в газетах в Ростове во время поездки – я тотчас подумал о вас: вот-де выбрал вам спутника для оевропеивания. Впрочем, мы оба с вами можем гордиться таким знакомством».

Вскоре Владимир Владимирович вновь укатил на юг. И 29 ноября прислал из Краснодара письмо Лили Брик:

«Дорогой-дорогой, милый

родной и любимый кисячий детик лис.

Я дико скучаю по тебе и ужасно скучаю по вас всех (по "вам всем"?)».

К словам «кисячий детик лис» Маяковский добавил примечания:

«Так назыв солнышко».

К словам «вам всем»:

«Попроси Осю прокорректировать».

С 22 по 29 ноября у Маяковского было девять выступлений, и он написал:

«Езжу как бешеный.

Уже читал: Воронеже, Ростове, Таганроге, опять Ростове, Новочеркасске и опять два раза в Ростове, сейчас сижу Краснодаре, вечером буду уже не читать, а хрипеть – умоляю устроителей, чтоб они меня не возили в Новороссийск, а устроители меня умоляют, чтоб я ехал ещё и в Ставрополь».

По поводу города Ростова, где он пробыл три дня, и где «прорвались и соединились в одно канализационные и водопроводные трубы», Маяковский с грустью написал:

«Я и пил нарзан, и мылся нарзаном, и чистился – ещё и сейчас весь шиплю.

Чаев и супов не трогал целых три дня.

Такова интеллектуальная жизнь.

С духовной и романтической стороной тоже не важно…

Опасно жить, как говорит писательница Эльза Триоле».

А теперь перейдём к любовным увлечениям Лили Брик. Хотя нас они (в отличие от других биографов Маяковского) почти совсем не интересуют, но чувство, которое ожидало её впереди, заслуживает того, чтобы задержать на нём внимание.

Но сначала – небольшая, но очень забавная предыстория о том, как отнёсся к удалению из политбюро Троцкого, Зиновьева и Каменева тогдашний придумщик политических анекдотов Карл Радек.

Борис Бажанов:

«Когда Сталин удалил Троцкого и Зиновьева из Политбюро, Радек при встрече спросил меня: “Товарищ Бажанов, какая разница между Сталиным и Моисеем? Не знаете. Большая: Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин из Политбюро”».

А Яков Блюмкин встречал Новый год в столице Монголии Улан-Баторе, куда его направили представителем ОГПУ в этой стране – ведь вторая экспедиция Николая Рериха тоже закончилась ничем (в столицу Тибета, священный город буддистов Лхасу, путешественников не пустили).

Очень скоро Блюмкин стал Главным инструктором по государственной безопасности Монгольской республики. На новогоднем банкете в ЦК Монгольской народной партии он выпил лишнего и полез целоваться с высоким монгольским начальством, заставляя всех провозглашать тосты за Одессу-маму. Портрету Ленина, что красовался посреди банкетного зала, Блюмкин отдал пионерский салют, но затем его неожиданно стошнило на изображение советского вождя. Однако Главному инструктору по государственной безопасности Монголии всё сошло с рук.