Сочинения - Жак Лакан

космологический; интерпретативный, требовательный или идеалистический - объективирует субъект на языке, лишенном диалектики.

Отсутствие речи проявляется здесь в стереотипах дискурса, в котором субъект, можно сказать, говорит, а не высказывается: здесь мы узнаем символы бессознательного в окаменевших формах, которые находят свое место в естественной истории этих символов рядом с забальзамированными формами, в которых мифы представлены в наших сборниках рассказов. Но было бы ошибкой говорить, что субъект принимает эти символы: сопротивление их признанию не менее сильно в психозах, чем в неврозах, когда субъект впадает в них в результате попытки лечения.

Отметим попутно, что стоило бы составить карту мест в социальном пространстве, которые наша культура отвела этим субъектам, особенно в том, что касается их отнесения к социальным службам, связанным с языком, поскольку не исключено, что здесь действует один из факторов, обрекающих таких субъектов на последствия распада, вызванного символическими разногласиями, характерными для сложных структур цивилизации

Второй случай представлен привилегированной областью психоаналитического открытия: симптомами, торможением и тревогой, составляющими экономику различных неврозов.

Здесь речь вытесняется из конкретного дискурса, упорядочивающего сознание субъекта, но находит опору либо в естественных функциях субъекта, в той мере, в какой органический стимул приводит в действие то открытие (béance) его индивидуального существа к его сущности, которое делает из болезни введение живого существа в существование субъекта, - либо в образах, организующих на пределе Umwelt и Innenwelt их реляционное структурирование.

Симптом является здесь сигнификатором означаемого, подавленного в сознании субъекта. Символ, написанный на песке плоти и на покрывале Майи, участвует в языке благодаря семантической двусмысленности, которую я уже подчеркивал в его конституции.

Но это речь, функционирующая в полной мере, поскольку она включает в себя речь другого в тайне своего шифра.

Именно расшифровывая эту речь, Фрейд заново открыл первичный язык символов, до сих пор живущий в страданиях цивилизованного человека (Das Unbehagen in der Kultur).

Иероглифы истерии, знамена фобий, лабиринты цвангсневроза - чары импотенции, загадки торможения, оракулы тревоги - говорящие руки характера, печати самонаказания, маскировки извращения - вот герметические элементы, которые разрешает наш экзегеза, двусмысленности, которые растворяет наша инвокация, артикулы, которые отпускает наша диалектика, в освобождении заключенного смысла, от раскрытия палимпсеста к данному слову тайны и к прощению речи.

Третий парадокс отношения языка к речи - это парадокс субъекта, который теряет свое значение в объективациях дискурса. Каким бы метафизическим ни казалось его определение, мы не можем игнорировать (méconnaître) его присутствие на переднем плане нашего опыта.Ведь здесь кроется самое глубокое отчуждение субъекта в нашей научнойцивилизации, и именно с этим отчуждением мы сталкиваемся в первую очередь, когда субъект начинает говорить с нами о себе: следовательно, чтобы полностью разрешить его, анализ должен быть проведен до пределов мудрости.

Чтобы дать примерную формулировку этого, я не мог найти более уместного места, чем использование обычной речи - указывая на то, что "ce suis-je" времен Вийона превратилось в "c'est moi" современного человека.

Как я уже говорил, "я" современного человека приобрело форму диалектического тупика прекрасной женщины, не признающей смысла своего существования в том беспорядке, который она осуждает в мире.

Но субъекту предлагается выход из этого тупика, когда его рассуждения носят бредовый характер. Для него может быть установлена действительная коммуникация в рамках общей задачи науки и тех постов, которые она занимает в нашей универсальной цивилизации; эта коммуникация будет эффективной в рамках огромной объективации, которую представляет собой эта наука, и она позволит ему забыть о своей субъективности. Он будет вносить эффективный вклад в общее дело в своей повседневной работе и сможет обеспечить свой досуг всеми удовольствиями богатой культуры, которая, от детективных романов до исторических мемуаров, от образовательных лекций до ортопедии групповых отношений, даст ему возможность забыть о своем собственном существовании и своей смерти, в то же время неправильно истолковывая (méconnaître) особый смысл своей жизни в ложной коммуникации.

Если бы субъект не открывал для себя в регрессии - часто возвращаясь к "стадии зеркала" - замкнутость стадии, на которой его эго совершает свои воображаемые подвиги, вряд ли существовали бы какие-либо пределы доверчивости, которой он должен поддаться в этой ситуации. И именно это делает нашу ответственность столь грозной, когда вместе с мифическими манипуляциями нашей доктрины мы предоставляем ему еще одну возможность отчуждения, например, в разложенном триединстве эго, суперэго и ид.

Здесь существует языковой барьер, противостоящий речи, и меры предосторожности против вербализма, которые являются темой дискурса "нормального" человека в нашей культуре, лишь усиливают его толщину.

Возможно, есть смысл измерить его толщину статистически определенным количеством фунтов печатной бумаги, миль пластиноки часов радиовещания, которые данная культура производит на одну голову населения в секторах А, В и С своей области. Это было бы прекрасным исследовательским проектом для наших культурных организаций, и стало бы ясно, что вопрос о языке не остается полностью в сфере свертков, в которых его использование отражается на человеке.

Мы - полые люди.

Мы - чучела

Опираясь друг на друга

Головной убор, наполненный соломой. Увы!

и так далее.

Сходство между этой ситуацией и отчуждением безумия, в той мере, в какой формула, приведенная выше, аутентична - то есть в том смысле, что здесь субъект скорее говорит, чем говорит, - очевидно, вытекает из требования, предполагаемого психоанализом, "истинной" речи. Если бы это следствие, доводящее до предела парадоксы, составляющие то, о чем я здесь говорю, было обращено против здравого смысла психоаналитической перспективы, я бы с готовностью согласился с уместностью этого возражения, но только для того, чтобы найти в нем подтверждение своей собственной позиции - и это в результате диалектического возвращения, в котором не будет недостатка в уполномоченных крестных отцах, начиная с гегелевского обличения "философии черепа" и заканчивая предупреждением Паскаля на заре исторической эры "эго", звучащим в таких выражениях: "Les hommes sont si nécessairement fous, que ce serait être fou par un autre tour de folie, de n'être pas fou".

Однако это вовсе не означает, что наша культура продолжает свой путь в теневых областях за пределами творческой субъективности. Напротив, творческая субъективность не прекращает своей борьбы за обновление неисчерпаемой силы символов в человеческом обмене, который выводит их на свет.

Учитывать, как мало предметов поддерживают это творение, означало бы присоединиться к романтической точке зрения, сравнивая то, что не является эквивалентным. Дело в том, что эта субъективность, в какой бы области она ни проявлялась - в математике, в политике, в религии или даже в рекламе, - продолжает одушевлять все движение человечества. И еще одинвзгляд, возможно, не менее иллюзорный, заставил бы