Сочинения - Жак Лакан

Со своей стороны, мне было бы любопытно узнать, реагируют ли испытуемые, обученные таким образом, на произнесение тех же слогов в выражениях: "брачный контракт", "контрактный мост", "нарушение контракта", или даже на слово "контракт", постепенно сокращаемое до артикуляции первого слога: contract, contrac, contra, contr . . . Контрольный эксперимент, требуемый строгим научным методом, был бы тогда предложен сам собой, когда французский читатель пробормотал бы этот слог между зубами, хотя он не подвергался бы никакому воздействию, кроме яркого света, проецируемого на проблему г-ном Жюлем Х. Массерманом. Затем я бы спросил этого автора, действительно ли эффекты, наблюдаемые таким образом среди обусловленных субъектов, по-прежнему так легко поддаются дальнейшей разработке. Ведь либо эффекты перестанут возникать, тем самым показывая, что они не зависят от семантемы даже условно, либо они будут продолжать возникать, ставя вопрос о границах ее применения.

Иными словами, они привели бы к тому, что различие означающего и означаемого, так легкомысленно запутавшееся автором в английском термине "идея-символ", проявилось бы в самом инструменте слова. И безнеобходимости исследовать реакции субъектов, обусловленные командой "Don't contract" или даже всем спряжением глагола "to contract", я мог бы обратить внимание автора на тот факт, что любой элемент языка (langue) определяетсякак принадлежащий языку, а именно то, что для всех пользователей этого языка (langue) этот элемент выделяется как таковой в ансамбле, якобы состоящем из гомологичных элементов.

В результате получается, что конкретные эффекты этого элемента языка связаны с существованием этого ансамбля, до любой возможной связи с любым конкретным опытом субъекта. И рассматривать эту последнюю связь независимо от любых ссылок на первую - значит просто отрицать в этом элементе функцию, присущую языку.

Это напоминание о первых принципах, возможно, спасло бы нашего автора в его беспримерной наивности от обнаружения текстуального соответствия грамматических категорий его детства отношениям реальности.

Этот памятник наивности, в любом случае достаточно распространенный в подобных вопросах, не стоил бы такого внимания, если бы не был достижением психоаналитика, точнее, того, кто, по воле случая, представляет все, что порождено определенной тенденцией в психоанализе - во имя теории эго или техники анализа защит, - все, то есть наиболее противоречащее фрейдистскому опыту. Таким образом, связность обоснованной концепции языка вместе с поддержанием этой концепции раскрывается a contrario. Ведь открытие Фрейда заключалось в том, что в природе человека есть поле последствий его отношений с символическим порядком и прослеживания их значения вплоть до самых радикальных агентств символизации в бытии. Игнорировать этот символический порядок - значит обречь открытие на забвение, а опыт - на гибель.

И я утверждаю - утверждение, которое не может быть оторвано от серьезного намерения моих настоящих замечаний, - что мне кажется более предпочтительным, чтобы енот, о котором я упоминал, сидел в кресле, где, по словам нашего автора, робость Фрейда ограничила аналитика, усадив его за кушетку, чем "ученый", рассуждающий о языке и речи так, как он.

Ведь енот, по крайней мере, благодаря Жаку Преверу ("une pierre, deux maisons, trois ruines, quatre fossoyeurs, un jardin, desfleurs, un ratonlaveur") ,раз и навсегда вошел в поэтический бестиарий и участвует в качестве такового, по своей сути, в высокой функции символа. Но то похожее на нас существо, которое исповедует, как и он, систематическоепознание этой функции, изгоняет себя из всего, что может быть вызвано к существованию с ее помощью. Таким образом, вопрос о месте, которое следует отвести нашему другу в классификации природы, показался бы мне просто неуместным гуманизмом, если бы его дискурс, скрещенный с техникой речи, хранителями которой мы являемся, не был на самом деле слишком плодотворным, даже порождая внутри себя бесплодные чудовища. Поэтому, поскольку он также гордится тем, что выдерживает упреки в антропоморфизме, я бы использовал именно этот последний термин, говоря, что он делает свое собственное существо мерой всех вещей.

Вернемся к нашему символическому объекту, который сам по себе чрезвычайно последователен в своей материи, даже если он потерял вес своего использования, но чей невесомый смысл будет производить смещения определенного веса. Так можно ли здесь найти закон и язык? Возможно, пока нет.

Ведь даже если бы среди морских ласточек появился какой-нибудь каид колонии, который, заглатывая символическую рыбу перед зияющими клювами остальных, положил бы начало эксплуатации ласточки ласточкой - фантазия, которую я когда-то с удовольствием развивал, - этого было бы недостаточно, чтобы воспроизвести среди них ту сказочную историю, образ нашей собственной, крылатая эпопея которой держала нас в плену на Пингвиньем острове Анатоля Франса; И для создания "гирундинизированной" вселенной нужно было бы еще что-то.

Это нечто завершает символ, делая из него язык. Для того чтобы символический объект, освобожденный от своего употребления, стал словом, освобожденным от hic et nunc, различие заключается не в его материальном качестве звука, а в его мимолетном бытии, в котором символ обретает постоянство понятия.

Через слово - уже присутствие, состоящее из отсутствия, - само отсутствие дает себе имя в тот момент зарождения, вечное воссоздание которого гений Фрейда обнаружил в игре ребенка. И из этой пары звуков, модулированных присутствием и отсутствием, - соединения, которое также должно представлять собой прочерчивание на песке одиночной и ломаной линии китайской мантики ква, - рождается мир значений определенного языка, в котором будет устроен мир вещей.

Через то, что становится воплощенным, только будучи следом небытия, и чья поддержка впоследствии не может быть нарушена, понятие, сохраняя длительность того, что проходит мимо, порождает вещь.

Ведь еще недостаточно сказать, что понятие есть сама вещь, как это может продемонстрировать любой ребенок в борьбе с педантом. Именно мир слов создает мир вещей - вещей, изначально запутанных в hic et nunc всего сущего в процессе становления, - придавая конкретное бытие их сущности, а повсеместность - тому, что всегда было:47

Человек говорит, но только потому, что символ сделал его человеком. Даже если в самом деле избыток даров приветствует чужака, представившегося группе, жизнь естественных групп, составляющих сообщество, подчинена правилам брачного союза, регулирующим обмен женщинами, и обмену дарами, определяемыми браком: как гласит пословица Сиронги, родственник по браку - это бедро слона. Брачные узы регулируются порядком предпочтения, закон которого, касающийся имен родства, подобно языку, императивен для группы в своих формах, но бессознателен в своей структуре. В этой структуре, гармония или конфликт которой регулируют ограниченный или обобщенный обмен, выявляемый в ней социальным антропологом, изумленный теоретик находит всю логику комбинаций: таким образом, законы числа - то есть законы самого изысканного из всех символов