Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата. 1941-1945 - Михаил Сукнев

Своих я не вижу, они впереди полка, «уступом справа». По цепям батальона Кальсина слева прошлись трассы крупнокалиберных пулемётов. Трасса — несколько человек падают. Но цепи смыкаются и убыстряют бег! Это надо было видеть. Это был воистину массовый героизм, невиданный мной никогда! Эти русские чудо-богатыри пошли на смерть, исполняя свой долг перед Родиной. Не за Сталина, не за партию. За свой родной дом и семейный очаг!

Моя группа с резервным пулеметом «Максим» следовала позади своих цепей метрах в пятидесяти (строго по уставу). Был со мной комвзвода Сергей Исаев (похожий обликом, да и характером, пожалуй, на Иисуса Христа)… И вдруг видим — грохочущая стена стали, будто цунами, надвигалась на нас! И грянул беспрерывный взрыв, от которого у меня чуть не лопнули барабанные перепонки в ушах, а многие надолго оглохли. Немцы открыли стрельбу из 500, если не более, орудий, и все снаряды осколочно-бризантные или шрапнель! Не достигая земли, они рвались над ней в 10–15 метрах, поражая всё живое. Оглядываюсь на свой «Максим» — снаряд угодил по пулёмету и расчёту, на середине Волховца поднялся султан воды. И пулемет, и люди исчезли под водой. Так погиб славный Исаев…

Стену огня и дыма пронизывали тысячи пулеметных трасс и град автоматных очередей, что подсказало: мы уже перед проволокой немцев. Справа впереди блеснули церковные кресты на колокольнях.

Тут к нам прибился Алексей Голосов — комбат 299-го полка. Он потерял своих и сбился с пути. Мы с ним обнялись и простились. Голосов, передвигаясь по-пластунски, исчез в стене дыма (в этом бою он погиб), я со своими продолжал сумасшедший бег. Попадались убитые наши, по двое-трое, но это были не трупы, это были бестелесные останки! Пустое обмундирование, без голов, пустые мешки с сапогами, даже без костей! Взрыв бризантного снаряда над головой — и человека нет, он уже «без вести пропавший». При взрыве такого снаряда температура достигает двух тысяч градусов, и человек испаряется мгновенно.

Мы наткнулись на проволочные заграждения, а наши, где-то еще дальше, уже в траншее противника, вели штыковой и огневой бой. Первыми проскочили к «рогаткам» с колючей проволокой Кузьменко и Хоробров. Разбросав их, они повели свои роты на траншеи между церковью и земляным валом. Там шел бой, а мы повисли на проволоке в пять рядов!

Половина 3-й роты Чиркова прорвалась туда, 2-я прошла прямо и наткнулась на «земляной» вал — стену из камня и бетона высотой с четырёхэтажный дом! Люди, кто успел, отхлынули назад и заняли у проволоки воронки от взрывов снарядов. Спас мой друг, начальник артиллерии полка Петр Наумов. Он, зная, видно, «секрет» штурма, догадался и дал команду своей батарее, чтобы сделать нам воронки, иначе я бы не писал этих строк…

На поле, гремящем молниями взрывов, опустился туманом пар и толовый газ. Видимость — 15 метров. Вот в этот момент командованию и надо было бы двинуть к нам отряд морских пехотинцев, ибо две наши роты, понятно, с потерями, но прорвались в город в проход между каменными стенами, вдоль шоссе, и завязали неравный бой, длившийся часа три.

Мы засели в воронке. Четверо с командиром роты Чирковым при пулёмете «Максим». Потом, не дождавшись подкрепления, а связь была порвана окончательно, я с остатками роты бросился к траншее, где уже были немцы. Завязалась продолжительная перестрелка. Немцы не дали нам поднять головы… И мой КП с остатками роты снова занял прежнюю позицию «по воронкам».

Батальоны Кальсина и Гайчени, атаковавшие в лоб, натолкнулись на каменные стены «земляного» вала и отхлынули назад, оставив на поле убитыми по одной трети батальонов, унося столько же ранеными. Батальоны отступили на исходное положение атаки. А почему бы им не идти в затылок нашему батальону? Тогда, может быть, прорыв был бы обеспечен на какое-то время, чтобы подтянуть резервы из дивизии.

Дым рассеялся. Поле перед проволокой было усеяно убитыми. Над нами закружился немецкий разведчик, знакомый нам по Лелявину, такой же «костыль». Самолет, видимо, произвел съемку, ушел, и минут через двадцать от Рождественской церкви из динамика раздались звуки вальса Штрауса! Мы слушаем музыку в воронке, наполовину заполненной выступившей подпочвенной водой, поскольку здесь близко река. Если вода ещё поднимется — нам смерть! В полулежачем положении, в грязи с головы до ног, будто земляные черви, роем края воронки, меся глину.

За валом в ближних зданиях, видно, наши ещё вели бой. Как они туда прорвались? Орлы там были… Слышна была сильная перестрелка: автоматная — немцев, винтовочная — наших. Потом и там всё затихло. Под пологом тумана наши успели вынести из немецких траншей раненого Хороброва и многих других. Здесь проявили геройство наши пулемётчики Матвеев и Кобзев, бойцы еще лелявинской закалки. Матвеев сунул ствол своего «Максима» в амбразуру фрицев и длинными очередями уничтожил их. Потом взялся за другой дот и также его подавил, потом вытянул пулемет на свою сторону. Кобзев уничтожил еще один, но был убит…

Тишина. Солнце греет. Вальс окончен. Слышим голос диктора с сильным акцентом: «Господа русские, переходите к нам. Вы обречены! Ваши командиры послали вас на смерть. Даем вам пьят-надцать минут… Смешаем с землёй…»

Прошли эти минуты. Начался артобстрел — кругом земля встала дыбом. Так минут десять. И снова… Теперь передавали песни Руслановой. Ее голос разносился над этим мертвым полем, на котором кое-где ещё были живые наши люди.

«Господа солдаты! Обещаем вам все блага. Бейте юдо-комиссаров, переходите к нам. Даем пьят-надцать минут!»

Снова нас буквально «полоскают» снарядами. Головы не высунуть — снайперы бьют со стены и колоколен церквей. Так продолжалось полдня. Снова и снова нас призывали:

«Убивайт командир, юдо-комиссар, переходите к нам! Нет — побьём всех!..»

Опять минуты на размышления, музыка и пальба наших из винтовок в сторону немецкого динамика!

Никто не сдался, только кто-то один впереди поднимал руку, чтобы немцы прострелили её…

Мы из своего «окопа» нет-нет выглядываем на секунду, чтобы уточнить: кто где из живых. Тут не зевай. Старший лейтенант Чирков, голубоглазый парень, поднял шанцевую лопатку вверх — звяк! Лопатка была выбита из руки с дыркой от пули. Время до темноты тянулось бесконечно! Вот когда день стал для нас врагом номер два…

Потом выше нашей воронки затрещали по немцам пулеметные трассы и с гулом пронеслись снаряды — это «проснулись» наши командиры и пустили по этой пойме к нам на помощь морских пехотинцев, отборных ребят. Надо было пустить ко мне этот отряд, когда кругом была чернота от разрывов снарядов, клубы дыма. Но командиры наши упустили время… Дождались, пока все утихло. Как узнаем позднее: только матросы вступили на пойму из траншеи, как, потеряв убитыми и ранеными несколько человек, отпрянули назад… Было там проклятий в адрес «высших» командиров не счесть…

Наконец на мертвое поле опустилась мглистая ночь, редко освещаемая ракетами противника. Мы опасались, как бы фрицы не обошли нас с тыла, от Кирилловского монастыря или Рождественской церкви. Вдруг связист объявил:

— Есть связь. Вас, товарищ комбат!