Своенравная красавица - Сильвия Торп

Псалмы, пропитанные гневом, столь милым сердцу истинных пуритан, читали бесконечно долго. Но Черити давно научилась не прислушиваться к словам и в душе произносила свои молитвы. Она молилась просто и с искренней верой, древними прекрасными словами, которые выучила в детстве, и всегда черпала в них силу и утешение. Когда чтение псалмов заканчивалось, ей полагалось пожелать доброй ночи дяде и тете и возвратиться в детскую, но, к удивлению Черити, Джонас задержал ее:

— Подожди минуту, кузина! Я должен рассказать кое-что, возможно, и тебя это заинтересует.

Черити приостановилась и посмотрела на него недоверчиво и удивленно. Джонас редко утруждал себя обращением к ней, и его новая многозначительная интонация и странное триумфальное выражение глаз пробудили в ней беспокойство. Не желая показывать этого, Черити склонила голову в знак согласия и подошла к группе около камина.

Джонас обратился к отцу:

— Сэр, мне доставляет удовольствие сообщить вам, что в последнее время я был занят расширением наших земель. Я приобрел все земли к северу и востоку от наших границ, от фермы Уайтторн до рощи на холме.

Его выслушали в полном молчании, а затем Черити произнесла дрогнувшим голосом:

— Я не верю тебе! Это земли Конингтонов.

— Ошибаешься, кузина! — Джонас внимательно наблюдал за ней и теперь говорил с нескрываемым удовлетворением. — Это были земли Конингтонов. Твой друг сэр Даррелл продал их мне.

Черити пристально смотрела на Джонаса, осмысливая причину его удовлетворения и желания сделать ее свидетельницей своего триумфа. И сказала беспомощно:

— Это не может быть правдой! Даррелл не продал бы тебе ни акра своих наследственных земель.

— У него не было выбора, — грубо бросил Джонас. — Те денечки, когда Конингтоны могли растоптать кого угодно, давно в прошлом. Даррелл Конингтон мог добыть деньги для выкупа своих земель только одним способом: продажей большого участка. Я предложил самую высокую цену, он с радостью ухватился за это и спрятал свою гордость в карман…

Сара крепко сжала руку Черити и спросила поспешно, не дав ей заговорить:

— Так ты видел сэра Даррелла, Джонас?

— Нет, я с ним не виделся. Он в Лондоне, приехал договариваться с парламентом. Наше дело было улажено адвокатами.

Черити сжала в ответ пальцы Сары и высвободила руку. Вместе с недоверием и шоком от того, что сообщил Джонас, у нее в сердце затеплилась слабая надежда. Но сейчас Сара задала вопрос, на который у Черити не хватило смелости, и надежда угасла. Пока самообладание не покинуло ее совершенно, ей следовало как можно скорее уйти от издевательской усмешки Джонаса и злорадного взгляда его матери. Стараясь ничем не выдать своего отчаяния, она неторопливо направилась к лестнице.

В ту ночь она долго лежала без сна, уставясь в темноту, думая о Даррелле, до какого же бедственного положения он доведен. Сердце горестно сжималось при мысли, что он должен был пережить, расставаясь с родовыми землями, которые принадлежали многим поколениям его предков. Ничего удивительного, что он медлит с возвращением, но если он не вернется, что станется с его сыном? Джонас все еще ненавидит Даррелла, он весь кипит, когда видит, с какой любовью относятся к Дарреллу в деревне, хоть его давно тут нет. Джонасу обидно, что сам он вызывает здесь стойкую, пусть и невысказанную неприязнь. Приобретение части земель Конингтона может просто разжечь его аппетит и вдохновить на дальнейшие шаги. Даррелл вне пределов его досягаемости, но не исключено, что Джонас сочтет сына вполне адекватной заменой отцу.

Доказательство того, что эти страхи не беспочвенны, последовало через несколько дней. Черити и Сара, взяв с собой маленького Даррелла, отправились на луг к ручью собирать первоцветы, что росли там в изобилии и пользовались большим спросом в кладовой и на кухне. Они возвращались домой с корзинками, полными сладко пахнущих золотых цветов, и вели за руки уставшего, перепачканного ребенка. Около дома они нос к носу столкнулись с Джонасом. Он встал у них на пути, подбоченясь и широко расставив ноги, и внимательно глядел на малыша. Лицо Даррелла было в пыли, на холщовом костюмчике виднелись пятна грязи, в потной ручонке он стиснул пучок поникших первоцветов.

— Наследник Конингтона, — с издевкой произнес Джонас. — Бродит по полям, как цыганенок, когда ему следовало бы усердно трудиться над книгами. Ну ты, почему не на уроках?

Услышав такое грубое обращение, произнесенное громким, грозным голосом, да еще тем, кого он всегда боялся, ребенок вытаращил глазенки и тут же разразился слезами, зарывшись лицом в юбку Черити.

— Прошу тебя, не запугивай его, Джонас! — рассердилась Сара. — Ты знаешь, что он тебя боится.

— Судя по всему, он боится собственной тени. На редкость смешно, правда? Гордый Конингтон породил такого слюнтяя! — И Джонас прикрикнул на ребенка: — Замолчи, парень! Честное слово, на этот раз кое-кто выпорет тебя, чтоб ты стал похрабрее.

— Ничего хорошего из этого не выйдет! — Черити, опустившись на колени, чтобы успокоить Даррелла, вскинула на Джонаса глаза, сверкнувшие гневом. — Кому, как не тебе, знать это, кузен! Ведь тебе это не пошло на пользу.

Джонас потемнел лицом, но Черити заметила победный блеск в его глазах, который предупредил ее, что она ступает на опасную почву. Усилием воли она подавила собственные чувства, встала и попросила спокойно:

— Сара, отведи Даррелла в дом, к няне, хорошо? Скажи, что я сейчас приду.

Сара с тревогой переводила взгляд с брата на Черити, потом взяла малыша за руку и увела, бормоча ему что-то нежное и утешительное. Черити подождала, чтобы они отошли подальше, глубоко вздохнула, полностью овладевая собой, и повернулась к Джонасу.

— Я знаю, что ты ненавидишь его отца, — сказала она тихо, — но во имя милосердия, Джонас, прояви хоть чуточку доброты к ребенку. Как это можно держать зло на ребенка, не иметь жалости к этой крохе, оставшейся без матери?

Несколько секунд Джонас молча мрачно смотрел на нее. Черити, сама того не зная, разбередила незаживающую рану, все эти годы терзавшую его невидимо для окружающих. Его юношеская страсть к Элисон Конингтон была вполне безобидной, но чувство вины, усиленное исповедуемой им суровой верой, мучило Джонаса неотступно, пока не приобрело в его сознании размеры смертного греха. В Плимуте ему удавалось справляться с этим, но как только он возвращался в Маут-Хаус, ребенок Элисон вновь пробуждал в нем тяжкие воспоминания. Если бы маленький Даррелл был точной копией своей матери, Джонас, вероятно, относился бы к нему добрее. Но то, что прекрасное лицо умершей Элисон обрамляют рыжевато-золотистые кудри Конингтона, — это невыносимо, просто какая-то мерзкая насмешка, специально, чтобы Джонас не забывал, что перед ним не только сын Элисон, но и сын человека, которого он ненавидит всей душой.

— У нас нет никаких обязательств перед ребенком, и теперь, когда война закончилась, его следует отослать к отцу, — ответил он наконец и добавил с точно рассчитанной жестокостью: — Маут-Хаус уже переполнен бездомными сиротами.