Страна смеха - Джонатан Кэрролл

– Ничегошеньки. Отцу становилось плохо, даже когда он видел сбитое животное на дороге. Но одну забавную историю я вам расскажу, мистер Эбби, как раз для вашей книги. Время от времени он ездил с ними по вызовам забирать тело – как шофер. В тот раз им позвонили, чтобы они забрали человека, чья квартира находилась на шестом этаже в доме без лифта. Когда они поднялись и открыли дверь, тело оказалось фунтов на триста!

– Триста фунтов? И как же они его забрали – автопогрузчиком? – Несмотря на то что это она тоже, вероятно, придумала, идея меня восхитила.

Анне понравились мои слова про автопогрузчик. Она фыркнула и даже хлопнула себя по колену.

– Нет, не совсем так. Они послали отца вниз убедиться, что на лестнице никого и что никто не заходит. Вот он крикнул, что все в порядке, и стал подниматься назад, как вдруг слышит громкое “шлеп!”. Потом: “Шлеп! Шлеп!” Он поднял голову и увидел через лестничный колодец, как они катят тело по ступеням – пинают себе и перекатывают. Представляете? Нет, представьте только: открываете вы дверь парадной, а на вас выкатывают трехсотфунтовое тело!

– Да вы шутите!

Она вскинула правую руку ладонью вперед, сложила вместе три средних пальца и покачала головой:

– Честное скаутское!

– Они скатили его по лестнице? Все шесть этажей?

– Именно.

– И что же они делали потом? Тело-то небось... э-э, утратило товарный вид?

– Конечно, утратило, но потом, уже в конторе, они привели его в порядок, всей этой своей специальной косметикой. Отец говорил, что на следующий день, когда хоронили, покойник выглядел как новенький.

Вранье или нет, но история мне понравилась; в ней безошибочно ощущалось что-то франсовское.

Анна вернула пресс-папье на приставной столик.

– Хотите посмотреть его кабинет? Думаю, вам это может быть небезынтересно.

– Мисс Франс, вы даже не догадываетесь, как мне хочется посмотреть его кабинет! – выпалил я, вскакивая со стула.

Анна возглавила процессию, второй шла Нагелина, за ней Саксони, потом я. Как всегда, джентльмен.

Когда я был мальчишкой, мы с братом и сестрой часто сидели на верху лестницы, застеленной красной ковровой дорожкой, и смотрели, как родители готовятся к вечернему выходу. Обычно мы были в пижамах и пушистых коричневых шлепанцах от Роя Роджерса[41], и свет из холла падал лишь на самые кончики наших теплых ног. Родители стояли слишком далеко, разговора их мы не слышали, но нам было уютно и сонно, а они казались такими элегантными и красивыми. Пожалуй, лишь в такие разы я видел в отце нечто большее, чем просто “моего папу”, которого большую часть времени не было рядом, а когда и был, то чересчур усердствовал в проявлениях отцовской любви. Я не думал об этом многие годы – типичная прустовская картинка, из тех, которые так легко забываются, но так дороги, когда всплывают в памяти. Поход в кабинет Франса оживил давние ощущения с такой силой, что у меня возникло мимолетное желание сесть на ступеньку и снова прочувствовать все от начала до конца. Мне подумалось, не случалось ли и у Анны чего-то подобного со своими родителями.

Свет зажегся прежде, чем я достиг верха. Шагнув на площадку, я лишь успел заметить, как все трое огибают угол и исчезают в темноте.

Послышался голос Анны:

– Вы еще там?

Ускорив шаги, я крикнул в ответ:

– Да, да, иду.

Пол был из светлых некрашеных досок, тщательно обструганных и подогнанных одна к одной, что напомнило мне скандинавские дома. Никаких столов, стульев или сервантов, никаких картин на стенах. Казалось, у дома раздвоение личности: на верхнем этаже стерильная пустота, на нижнем кавардак и безумие. Обогнув угол, я увидел свет, льющийся из узкой двери. Никаких звуков – ни голоса, ни шума шагов. Я подошел к двери и ступил через порог, и тут же был разочарован. Комната в буквальном смысле пустовала – если не считать большого дубового бюро с откинутой крышкой и задвинутого под нее стула на колесиках. На крышке лежала зеленая книга записей и старый оранжевый “паркер” модели “лакки кёрв”. И больше ничего.

– Здесь так пусто.

– Да, совсем не похоже на гостиную. Отец говорил, что, когда он работает, любая мелочь его отвлекает, и потому в своем кабинете сделал вот так.

Зазвонил притаившийся за дверью телефон, и Анна, извинившись, подошла снять трубку. Сакс приблизилась к бюро и провела рукой по крышке.

– Ослепла? В каком смысле ослепла? Это невозможно. Как это случилось?

Взглянув на Саксони, я понял, что мы оба подслушиваем. Лицо Анны было напряженным, взгляд направлен в пол. Она казалась скорее рассерженной, чем встревоженной.

– Ладно, ладно. Оставайтесь там, я подъеду, как только смогу. Что? Нет, оставайтесь там. — Повесив трубку, она провела рукой по лбу. – Извините, но одна моя хорошая знакомая только что попала в аварию. Мне нужно прямо сейчас ехать в больницу. Я подвезу вас домой.

– Мне очень жаль. Мы можем чем-нибудь помочь? Мы бы действительно были рады...

Анна покачала головой и выглянула в окно.

– Нет. Нет, ничем.

Она выключила свет и, не дожидаясь нас, поспешила к лестнице.

– Ты не спишь? – Она легонько тронула пальцем мое плечо.

Я перекатился лицом к ней. От маячившей за окном полной луны на волосы и светло-голубую ночную рубашку Саксони ложились длинными лоскутами яркие белые отсветы. Даже полусонному, этот цвет напомнил мне гостиную Франса прежде, чем Анна щелкнула выключателем.

– Сплю? Сакс, я не просто не сплю, а...

– Пожалуйста, не шути, Томас. Мне сейчас не до шуток, ладно? Пожалуйста!

Я плохо различал ее лицо, но по голосу представлял, какое оно сейчас. Глаза безучастные, а уголки губ опущены вниз, и скоро она начнет быстро моргать. Это значит, ей надо, чтобы ее обняли. Как только обнимешь ее, она сожмет тебя вдвое крепче, и в душе у тебя поселится печаль, и ты усомнишься, хватит ли в этот момент у тебя сил на вас двоих – а именно этого она требовала.

– Что с тобой, детка? – Я накрыл ее затылок ладонями и ощутил, какие чистые и гладкие у нее волосы.

– Ничего, но помолчи. Обними меня, пожалуйста, но ничего не говори.