Начало, или Прекрасная пани Зайденман - Анджей Щиперский

Он умер под стеной дома, а когда палачи кинули его тело в кузов и уехали, какая-то женщина смочила платочек в крови портного, застывавшей на тротуаре, и унесла с собой, как знак человеческого мученичества.

Так он вошел в пантеон национальных героев, хотя нисколько не стремился к этому и в последний момент у него даже мысли не возникло, что он герой. В ту последнюю минуту он знал, что был порядочным человеком, что желал добра миру, ближним и еще Польше, которую на свой провинциальный манер любил всю жизнь. Зато не знал, что станет героем, а если бы узнал, то категорически бы потребовал, чтобы его вычеркнули. А потом было уже поздно! Отвергая его идеалы свободы и насмехаясь над его простой портновской жизнью, его смерть вознесли на алтарь, как образец и пример. Но так до конца и не выяснилось, в чем именно тот пример состоял. Ведь, что ни говори, в город он вышел с намерением совершить прогулку по Саксонскому саду. Может, примером должны были стать подобные прогулки? А может, его мастерство во владении ножницами? Или его любовь к перстням с фальшивыми гербами? Так это никогда и не выяснилось. Важна была только его смерть, будто смерть, в отрыве от жизни, которая ей предшествовала, может вообще что-нибудь значить.

XI

— Дорогой партайгеноссе Штуклер, я бы не пришел к вам, чтобы вести спор из-за какой-то еврейки.

— Это добросовестный информатор, он крутился среди варшавских евреев несколько лет. Неплохо их знал…

— Вполне возможно, партайгеноссе Штуклер, однако эта особа принадлежит к числу моих старых друзей.

Штуклер пригладил волосы на висках. Поднял на Мюллера спокойные, немного сонные глаза.

— А если она даже и вдова офицера? — мягко произнес он. — Наверное, не произойдет ничего страшного, если мы задержим ее.

— Я пришел к вам не из-за вдовы польского офицера, а из-за моей хорошей знакомой, — подчеркнул Мюллер. — Вам не в чем упрекнуть эту женщину. Она попала сюда по ошибке.

— Не исключено, — ответил Штуклер и поднял трубку.

Негромко распорядился, чтобы привели Марию Магдалену Гостомскую. Положив трубку, повернулся к Мюллеру.

— Партайгеноссе Мюллер, — сказал он. — Вами можно восхищаться. Я в этом городе всего несколько месяцев и уже чувствую усталость. Надо иметь исключительный характер, чтобы привыкнуть к польской среде.

— Столько уже лет, — ответил Мюллер. — Чуть ли не всю жизнь прожил я здесь. Они вовсе не так уж плохи. Между нами говоря, некоторые из них несколько разочарованы.

— Разочарованы? — с расстановкой повторил Штуклер.

Мюллер в глубокой задумчивости кивнул.

— Здесь многие рассчитывали на нас в течение десятков лет. Ощущали более сильную близость к нам, чем к москалям. Здесь русских часто называют москалями. Что ж, я далек от политики, партайгеноссе Штуклер, но чрезмерная суровость по отношению к ним не представляется мне правильной. В особенности сейчас, учитывая события на фронте.

— Но они славяне, — произнес Штуклер.

Мюллер кашлянул. Как она себя поведет, думал он. Достаточно ли сообразительна, чтобы понять нашу совместную игру? Мюллер почувствовал, что его затылок стал влажным. Я играю по-крупному, но ее ставка выше. Лишь бы только сумела сыграть, как надо.

Штуклер бледно улыбнулся.

— Ужасный город, — сказал он. — Дикий город. Через неделю я еду в отпуск.

— Куда? — спросил Мюллер. Язык его совсем одеревенел.

— Домой, — ответил Штуклер. — Я родом из Зальфельда, в Тюрингии.

— Очень красивые места, — сказал Мюллер.

Штуклер кивнул и прикрыл глаза.

Нужно стремительно вскочить со стула. Говорить много, громко. Броситься к ней с возгласом удивления и радости. А если она не знает немецкого? В этой ситуации я не могу заговорить по-польски…

— Я люблю верховую езду, — произнес Штуклер. — Совершаю прогулки в седле. Это очень успокаивает.

— И здесь тоже?

— Очень редко, к сожалению. Не могу позволить себе лишней свободной минуты, никаких развлечений.

— Служба, — сказал Мюллер со вздохом. — Здесь, в сущности, тоже линия фронта.

— Да. Здесь линия фронта, — подтвердил Штуклер.

А что, если ее приведут вместе с переводчиком? Я совершил ошибку. Не выяснил у него, говорит ли она по-немецки. Если я заговорю по-польски, могут возникнуть подозрения. Слишком мало знаю об этой женщине.

— Но теперь я отдохну, — сказал Штуклер. — Возможно, приму даже несколько лечебных ванн. Вам известно, партайгеноссе Мюллер, что у нас в Зальфельде много минеральных источников?

— Впервые слышу, — ответил Мюллер. — А при заболеваниях желудка тоже помогают?

Вскочу со стула и воскликну, что чувствую себя обиженным. Отчего вы не сослались на меня, милая дама?

— Такие тоже есть, — сообщил Штуклер. — Но главным образом, общеукрепляющего действия. В последнее время я чувствую себя усталым. Может, это нервы?

— Ничего удивительного, партайгеноссе Штуклер.

Открылась дверь, и Мюллер ощутил обморочную слабость. В кабинет вошла красивая блондинка в сером костюме для прогулок, элегантная, стройная, с бледной кожей и огромными голубыми глазами. Позади нее появился толстый эсэсовец. Мюллер поднялся со стула.

— Не сослаться на старого Иоганна Мюллера, дорогая моя, вот уж поистине непостижимо!

Господи Иисусе, молился он, Господи Иисусе!

— Я знала, что это ошибка, господин Мюллер, — ответила она спокойно и свободно по-немецки. — Не хотелось вас беспокоить.

— Милая госпожа Гостомская! — воскликнул он.

Ее глаз он не видел, смотрел несколько выше, над ее головой, все еще опасаясь, что произойдет что-нибудь ужасное.

Штуклер неподвижно сидел за столом. Внезапно он произнес:

— Ваша фамилия Гостомская? Вдова польского офицера?

— Естественно, — ответила она.

— Ошибки случаются, — сказал Штуклер. — Но мы исправляем наши ошибки.

На улице Мюллер взял ее под руку. Шли быстро, ровным шагом. Седой, румяный, невысокий мужчина и стройная, красивая женщина ростом выше него.

— Я ничего не понимаю, — сказала она. — И мне как-то нехорошо.

— Можем говорить по-польски, — ответил он. — На Кошиковой есть кондитерская. Зайдем туда.

Они выглядели странной парой, на странной, слишком быстрым шагом совершаемой прогулке. Он рассказал ей, каким образом оказался у Штуклера.

— Боже мой, — вздохнула Ирма Зайденман. — А я пана Филипека почти не помню.

Ей показалось, что идет она под руку с мужем, доктором Игнацием Зайденманом, ведь это он извлек ее из клетки в гестапо. Мюллер ощутил на руке прикосновение ее ладони.