Последняя картина Сары де Вос - Доминик Смит

Он говорит:

– Мне надо домой к жене.

– Конечно, – отвечает Ред и снова бросает якорь. – Итак, я попросил старого джентльмена провести мне экскурсию по его владениям, и он радостно согласился. Показал мне мастерскую со старинными резцами и клещами, объяснил, что и как делает. Я узнал, как он нумерует работы и вносит в журнал. Везде слой пыли, но учет ведется скрупулезно. Написанные от руки квитанции, подробные датированные записи в журнале. Стиль работы средневекового монаха. Тут пришел заказчик, и, пока хозяин с ним занимался, я сумел заглянуть в журнал и долистать до месяцев перед кражей. Я искал повторяющиеся имена, но почерк у этого багетчика, как у монахини, страдающей эпилепсией. Я половины букв друг от дружки отличить не мог. Меня это разозлило – я к тому времени проторчал в его мастерской часа два, – так что я сунул журнал за пазуху и смылся, как только хозяин на минутку вышел в соседнее помещение.

– Не слишком ли радикальная мера?

– Я собираюсь отослать его назад по почте, когда закончу с ним работать. Так вот, сегодня я изучал журнал, прочесывал данные, искал закономерности в каракулях старого багетчика и вроде бы напал на след. За год перед кражей одна и та же фамилия встречается в журнале пять раз. Это может быть торговец картинами, реставратор или музейный сотрудник. Рамы недешевые, по большей части старинные. Сколько фламандских картин нужно обрамить одному человеку в год? Так что я стал искать Йоргенса среди торговцев картинами и реставраторов и снова забрел в тупик. Навел справки – ни у кого Йоргенс не работает. Затем я обнаружил, что каждый раз через несколько дней после Йоргенса в журнале стоит другая фамилия – Шипли из Бруклина. Да, в Бруклине есть хорошие дома, но клиенты конкретной багетной мастерской должны быть, на мой взгляд, из старого Нью-Йорка. От фамилии Шипли шел запашок, как от оставленного на солнце моллюска. И почему он всегда приходит в течение трех дней после Йоргенса? И тут до меня дошло.

– У меня никаких догадок.

– Быть может, Шипли приходит посмотреть то, что приносит Йоргенс, под предлогом принести что-нибудь свое. Что, если старичок-хозяин дает Шипли знать, и тот приходит глянуть на картины Йоргенса? Что, если они в сговоре, француз и художник, написавший подделку?

– И все это на основании записей в журнале? Звучит не слишком убедительно.

– Я думаю, что француз делает рамы для изготовителя фальшивых картин в обмен на часть прибыли. Вероятно, доказать это не удастся, но в журнале есть адреса заказчиков. Так что теперь я знаю, где живет Шипли.

Ред в полумраке протягивает листок бумаги с адресом.

– Я планирую установить наблюдение за квартирой в Бруклине. Поскольку мне потребуется нанять человека, чтобы дежурить посменно, я попрошу дополнительные средства на расходы.

Что-то в дедуктивных выкладках Реда не вызывает у Марти доверия. Он лично знает коллекционеров, которые постоянно заказывают рамы для картин, поэтому связь между Йоргенсом и Шипли представляется надуманной. Кроме того, есть суеверное чувство, что пропажа картины избавила его от тяжелого бремени, и лучше будет, если она не найдется. Потом Марти вспоминает, что его дед-голландец много десятилетий каждый вечер вставал под этой картиной на колени для молитвы, и от гнева к лицу приливает кровь.

– Что вы рассчитываете выяснить? – спрашивает он.

– Что-нибудь. Кто у него бывает. Куда ходит он сам. Мы будем висеть у него на хвосте, пока не обнаружим под наживкой крючок.

Слова «висеть на хвосте» напоминают Марти, что он в моторке на Гудзоне с толстяком-шпиком.

– Вы получите еще два пятьдесят на слежку. Через неделю доложите, что удалось выяснить.

– Вас понял, – отвечает Ред, улыбаясь речной воде.

Конец битниковского лета. В квартире так душно, что Элли ночует на балконе пожарной лестницы. Курит, смотрит на улицу внизу. Обитатели района, поэты и модники, чуткие к веяньям времени, носят бушлаты, мокасины и ярко-голубые рубашки поло. Они читают нерифмованные стихи про душевное смятение, выступают в кофейнях Гринвич-Виллидж под тихий атональный джаз. Керуак во Флориде после «На дороге» – Элли притворяется, будто прочла и высоко оценила эту книгу. В университет она ездит только на встречи с научным руководителем. За лето она добавила к диссертации целую главу и в десятый раз переписала вступление. Несколько дней назад научный руководитель, доктор Мередит Хорнсби, позвонила и пригласила ее обсудить новый материал.

По пути в поезде Элли пишет в блокноте. Теперь она не сочиняет длинные письма-репортажи (на которые мама отвечала короткими аэрограммами{17} с припиской «Папа тебя целует» в конце), а изливает себя в длинных перечнях технологий, используемых при подделке картин. Рецепты грунтов, способы удалить верхние слои, сохранив характерные кракелюры. Затем есть способы состарить полотно, например изобразить «мушиные пятнышки» – смешать эпоксидную смолу с темным пигментом и нанести булавкой, чтобы получился правдоподобный рисунок. Мух привлекает сахар в лаке, так что точки на обратной стороне полотна создают впечатление, будто оно десятилетиями лежало забытое на чердаке. Или пометки синим мелом на задней стороне рамы, обычно стертые рукой, наводящие на мысль о прошлых аукционах. На некоторых покупателей такое действует безотказно: для них это зримое доказательство, что они благодаря своему чутью раскопали неведомый шедевр, новая лестная самооценка, извлеченная из складок истории.

Хотя Элли встречалась с несколькими потенциальными заказчиками, она уже несколько месяцев ничего не реставрирует, и это начинает ее угнетать. Трудная реставрационная работа отвлекла бы от волнующих воспоминаний о том, как она воссоздала полотно де Вос вплоть до последнего мазка. Покуда Габриель ищет подходящего покупателя, картина хранится на складе в Челси. Примерно раз в неделю Элли разрешается ее изучать. Она забирает ключ у продавца в булочной чуть дальше по улице и час-два разглядывает картину под лампой. Делает заметки насчет колорита, композиции, характера мазков. Элли не сказала Габриелю, что Саре де Вос посвящена новая глава в ее диссертации. Понятно, что рискованно привлекать внимание к недавно украденной картине, которая никогда не экспонировалась в музеях. С другой стороны, может быть, подделку не обнаружат в ближайшие сто лет. А она тем временем тихонько вернет Саре де Вос заслуженную славу.

Площадь перед университетом заполнена молодежью, компании курят на каменных ступенях Библиотеки Лоу, на каждом клочке залитого солнцем газона расположились отдыхающие студенты. Глядя на них, Элли вспоминает, сколько времени провела взаперти у себя в квартирке и насколько Бруклин – совершенно другой мир. Она проходит через тенистый двор перед факультетом истории искусств и поднимается на верхний этаж в кабинет Мередит Хорнсби. Элли тихонько стучит в открытую дверь. Меридит за столом, читает и курит. Первая женщина, получившая штатное профессорское место на факультете, она одевается в стиле отважного первопроходца: темные блузки и блейзеры, плотные шерстяные брюки, ботинки на толстой подошве, похожие на альпинистские. Несмотря на такую обувь, Хорнсби едва ли много ходит пешком. Насколько известно Элли, она живет с мужем-археологом в Верхнем Вест-Сайде и никогда не ест в ресторане дальше, чем на Коламбус-Серкл.