Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

Все глаза устремились на секретаря, который слегка покраснел.

— Это был я, — просто отвечал он. — И я не помог вам не потому, что вы имели не особенно привлекательный вид, а потому, что вы были слишком красивы, молоды и сильны. Я полагаю, что я заслужил бы название варвара скорее в том случае, если бы стал навязывать свою помощь там, где в ней не нуждаются и где её могли бы истолковать неправильно.

— Что вы на это скажете, господа? — спросила гостья.

— Очень многое. Но мы предоставляем слово вам.

Итальянец стал говорить осторожнее.

— Хорошо. Я считаю этот ответ очень умным. Вы, несомненно, правы, г-н секретарь. Хотя я в случае надобности предложила бы свою помощь даже с риском быть понятой неправильно.

Секретарь опять вспыхнул, и на этот раз сильнее. Он так же, как и Поджио, был побит собственным оружием. Он тем острее чувствовал её упрёк, что эта мысль входила в систему его собственных убеждений. Не бояться риска — разве он не говорил этого сам вчера? О другой же причине, которая заставила его уклониться от помощи, он не мог ей сказать.

— Позвольте напомнить вам, что я был убеждён, что моя помощь не требуется. Иначе для меня не было бы извинения.

— О, я не имела в виду упрекать вас, — весело ответила леди Изольда. — Я имею в виду не себя и говорю принципиально.

На минуту водворилось молчание.

— Скажите теперь ваше мнение, Поджио, — произнёс кардинал Бранкаччьо.

— Минерва уже высказалась! — воскликнул гуманист. — Это облегчает мне мою задачу. Что я ещё могу добавить? Но я надеюсь, что эта строгая богиня не станет удерживать вас от вашего настоящего призвания.

— В чём же, по вашему мнению, должно заключаться моё призвание? — несколько высокомерно спросила гостья.

— Быть жрицей любви! — пылко воскликнул гуманист. — Всякая красивая женщина должна быть ею!

— Я тоже так полагаю. Но каким образом она может быть жрицей, мессер?

— Если вы действительно этого не знаете, то позвольте мне просветить вас, мадонна.

— Позволить вам, который не обладает достаточным самообладанием даже для того, чтобы похвалить своего врага? И вы будете учить меня любви! Полноте, мессер!

Все опять рассмеялись.

— Ну, не говорил ли я вам, Поджио? — сказал хозяин.

Он позвонил. Вошёл слуга, неся поднос с фруктами, пирожными и вином. Кардинал наполнил стаканы и, подняв свой так, что свет лампы заиграл в его глубине, продолжал:

— Надеюсь, что никто из вас не откажется от вина. Это то самое, отведав которого его святейшество сказал, что отныне он никакого другого пить не будет. Это, конечно, слабое вознаграждение за несовершенство здешней жизни, но тем не менее единственное, которым мы всегда можем располагать. Увы! По временам мы все нуждаемся в утешении. Особенно я, состарившийся, не осуществив того дела, которое я считал целью моей жизни. Хотя и кое-кто из моих гостей тоже может сказать, что судьба отнеслась немилостиво к их желаниям и стремлениям. Вот, например, кардинал Бранкаччьо, несмотря на все усилия обеспечить избрание себя в папы, должен видеть, как тиара возлагается на голову другого. Или вот проповедник, который, несмотря на своё божественное красноречие, принуждён смотреть, как мир упорствует в своей развращённости и порочности. Наконец, мой друг, городской секретарь, которого приводит в гнев людское ничтожество, и Поджио, который, несмотря на всё своё искусство красноречия, встречает отпор со стороны нашей гостьи. Наконец, и сама наша прекрасная гостья тоже, вероятно, имела немало красивых иллюзий, рассеявшихся потом как дым.

— Что касается меня, то я доволен, — сказал кардинал Бранкаччьо, опорожнив свой стакан. — В настоящее время я предпочитаю видеть на папском престоле папу Мартина.

Он говорил это вполне искренно, ибо папская власть ещё только что начала оправляться после страшных ударов, нанесённых ей расколом и собором.

— Они не послушали Его и распяли Его, — прошептал Ингирамини. — Почему же они будут слушаться меня? Я терплю во имя Его и также не ропщу.

— И я доволен! — воскликнул гуманист. — Такой женщины, — он поклонился леди Изольде, — я ещё не видал даже в Италии, где сосредоточивается всё лучшее. Она была бы достойна Поджио.

— Очень может быть. Весь вопрос в том, достоин ли её Поджио.

На упитанном лице гуманиста появилось на секунду выражение полного изумления, отчего оно сделалось простоватым.

— Итак, вы довольны, Поджио? — ехидно спросил кардинал Бранкаччьо.

Но благодаря своему колоссальному самомнению этот человек, что называется, и глазом не моргнул.

— Конечно, — смело заявил он. — Каждое ваше слово только подтверждает высказанное мною мнение, — сказал он, снова кланяясь леди Изольде.

Та пожала плечами.

— Тщеславие, имя тебе — мужчина. Я также должна считать себя довольной, пока Господь Бог не отнял ещё этого у меня.

— Если даже Поджио, воспитанный богами, не мог выиграть пальму первенства, то можно ли надеяться на это другим? — с лёгкой иронией сказал хозяин. — Конечно, человеческая природа останется всегда несовершенной, и я не должен жалеть, если мои усилия не увенчаются успехом, — прибавил он со вздохом.

— Вы сделали всё, что могли. Если б вы старались выиграть больше, вы получили бы меньше. Никто не мог бы сделать больше, — вежливо и мягко заметил кардинал Бранкаччьо.

Он принадлежал к числу тех, которые взяли верх над епископом камбрийским, добившись того, чтобы сначала избрали папу, а потом уже проводили реформы, чем задушили их в корне. Епископ камбрийский поддался на их уговоры, — быть может, у него были свои минуты слабости, а быть может, и потому, что он отчаялся в успехе своего плана.

— Вы не могли сделать больше, — согласился Поджио.

— Может быть, может быть, — вздохнул епископ.

— Не следует требовать невозможного, — продолжал флорентинец. — И духовные люди, и мы все платим дань своей плоти.

Слова эти не вязались с сочинениями Поджио, в которых он жестоко бичевал пороки духовенства. Но гуманисты не отличались устойчивостью мнений, приспосабливая их ко времени и месту и всегда имея наготове какую-нибудь отговорку, если их упрекали в переменчивости.

— Увы! Это правда, — произнёс со вздохом епископ камбрийский, задумчиво отхлёбывая из стакана. — А вы как думаете, друг мой? — обратился он к секретарю. — Вы ещё ничего не сказали,