Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

— Бургундское и мускат! Как жаль, что вы не можете! Впрочем, Фастрада оставит для вас кусочек и, надо думать, не худой. О, хитрец! Сам это знает!

Он ласково хлопнул его по плечу и вышел.

Секретарь посмотрел ему вслед с каким-то неопределённым выражением лица. Потом он привёл комнату в порядок и сел за работу.

Когда пробило одиннадцать часов, он встал и подошёл к окну.

— Фастрада обещала встретиться со мною в одиннадцать часов на площади, — прошептал он. — Но в такую погоду она, очевидно, не придёт.

Тем не менее он сошёл на площадь и с полчаса ждал. Но она не пришла.

Секретарь опять сел за работу. Закусить ему было нечем. Домой идти не хотелось, а деньги он все отдал, и теперь ему было не на что взять обед из таверны.

Он усердно писал до наступления вечера. Он зажёг свечи и ещё с час продолжал писать, пока не закончил работу. Захлопнув книги, он надел плащ и отправился к кардиналу камбрийскому. Он остался и без ужина, но не обращал внимание на это.

В это время кардинал обыкновенно принимал своих друзей, то есть всех тех, с кем он был более или менее близок. Каким образом в число этих друзей попал и секретарь, общественное положение которого не давало ему право на это и который, в своей гордости, сам старался держаться подальше от сильных мира сего, — этого не знал никто.

Буря бушевала ещё довольно сильно, когда он затворил за собой ворота ратуши. Она едва не сорвала с него плащ. Стоял март, и западный ветер в это время давал чувствовать себя в Констанце особенно сильно. Но Магнус только покрепче застегнул свой плащ и быстрым шагом шёл вперёд, время от времени глубоко вздыхая. Свежий воздух и неожиданные порывы ветра, встречавшего его на перекрёстках, как будто доставляли ему особое удовольствие.

Была тёмная ночь, и крыши и гребни домов резко выделялись чёрными пятнами на фоне неба, по которому ветер гнал кучи разорванных облаков. Иногда кое-где блестела звезда, переливаясь каким-то необычайно ярким светом, иногда на стене вспыхивало жёлтое пятно, когда на противоположной стороне за спущенными шторами зажигали лампу. Но таких световых пятен было мало: окна большей частью были с закрытыми ставнями, если только ветер не сорвал их с петель.

Улицы были безлюдны. Не встречая никаких препятствий, буря свободно носилась по ним. Раз или два секретарю встретилось несколько закутанных прохожих. Они шли, держась поближе к домам, и исчезали где-нибудь в ближайшем переулке. Женщина повстречалась ему всего один раз. Это было на перекрёстке, откуда широкий проезд спускался прямо к озеру. Дома здесь стояли далеко друг от друга, и мостовая была освещена слабыми, колеблющимися отблесками. Посредине перекрёстка она остановилась, тщетно борясь с ветром, который нёсся от пристани сплошным сильным потоком, пока не наталкивался на ряд домов, стоявших на площади. Для ветра не было другого выхода, как завернуть в соседние узкие извилистые переулки, где он бушевал, как разъярённый зверь. Дикими порывами бросался он от одной стены своей клетки к другой, крутясь около женщины, стоявшей на перекрёстке и едва державшейся на ногах. Под ногами было грязно и скользко — ветер целый день обдавал каменную мостовую, брызгами фонтана, и буря смело могла свалить её с ног. Она и упала, но с большим усилием быстро поднялась. Её одежды развевались вокруг неё, словно в каком-то безумном танце, и секретарь не мог рассмотреть, была ли она красива или нет, молода или стара. Если бы он был уверен в последнем, он, без сомнения, подошёл бы к ней и предложил ей свою помощь. Ведь принёс же он однажды с одного конца города на другой поклажу какой-то старушки. Пока он раздумывал, как ему поступить, ветер откинул словно парус, её плащ, под которым оказалась стройная, красивая фигура.

Секретарь пошёл дальше своей дорогой. В городе было целое полчище женщин лёгкого поведения. Может быть, буря послужит на пользу одной из них. Что делать молодой честной девушке на улице, одной, в этот час и в такую погоду?

Немного спустя он уже входил к кардиналу камбрийскому. Здесь, как он и опасался, уже собралось целое общество: кардинал Бранкаччьо, знаменитый гуманист мессер Франческо Поджио и великий проповедник Джиминьяно Ингирамини. Секретарю, впрочем, было не до общества, хотя бы и столь блестящего. Он пришёл для того, чтобы рассказать кардиналу о своём столкновении с монахом, а этого-то теперь и нельзя было сделать.

— Извиняюсь, что потревожил ваше преосвященство в то время, когда вы заняты со своими друзьями, — сказал он, отвешивая церемонный поклон. — Позвольте засвидетельствовать вам моё глубочайшее почтение и прийти как-нибудь в другой раз.

— Нет, не позволю. Оставайтесь с нами до вечера, — отвечал знаменитый отец церкви. — Вы тоже принадлежите к числу моих друзей. Я по крайней мере уверен в этом. А высокая компания, блестящая по своим талантам, без сомнения, будет рада, что она увеличивается новым достойным её членом.

— Мы все гордимся дружбой нашего достопочтенного хозяина и рады видеть ещё одного из его друзей. Особенно такого, который показал себя мастером в языке богов, — промолвил Поджио с лёгким итальянским акцентом.

Секретарь действительно хорошо говорил на латинском языке — языке всех тех, кто претендовал на образованность, изящество и эрудицию. Говорить настоящими классическими оборотами считалось, в Италии по крайней мере, верхом благородства. Многие зажиточные люди говорили и понимали по-латыни, но, в противоположность прежним временам, люди стали теперь строже, и варварская латынь средних веков сделалась предметом ужаса и насмешек. На неё сыпались жестокие удары со стороны учёных, неутомимо изучавших писания древних.

Остальные гости кардинала камбрийского, в свою очередь, сказали несколько любезных слов, на которые секретарь ответил, как подобало.

Когда все снова заняли свои места, хозяин сказал:

— Я очень счастлив, что вижу сегодня столько друзей вокруг себя. Не явился только один, хотя и обещал прийти. Впрочем, едва ли можно ожидать, чтобы дама пришла в такую погоду.

— Будем надеяться, что она придёт, — с жаром сказал знаменитый гуманист. — Ибо одних мужчин, без дам, недостаточно. Будем надеяться, что сегодня она будет не только Венерой, но и Минервой, которая находит удовольствие в грозе и буре, хотя я и верю, что придёт час — и она опять станет Венерой...

— Никто не сомневается в вашем желании, мессер Франческо, — отвечал с улыбкой хозяин. —