Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

— Я не то, чтобы забыл обо всём этом. Но уж слишком сильно было искушение. Да и дело было вовсе не важное...

— Хорошие могут произойти вещи, если вы будете исполнять приказания, как вам заблагорассудится! Довольно! Этого совершенно достаточно для того, чтобы уволить вас.

Мне очень жаль, что вам придётся пострадать, но иногда временные лишения исправляют людей.

Секретарь был в отвратительном настроении духа. Вчера он поздно вернулся домой, он говорил леди Монторгейль правду, утверждая, что его ждёт куча дел в городской ратуше. Но они не задержали бы его так долго, если б в последнюю минуту он не обнаружил, что в один из отчётов, сделанных его подчинёнными, вкрались ошибки. Пришлось исправлять их до позднего вечера. Было, по всей вероятности, около двух часов ночи, когда он вернулся домой. Мать дожидалась его. Её лицо с каждым часом становилось всё более и более торжествующим и порочным. Она, конечно, не верила, что он провёл ночь за работой на службе, и воображала, что ей представляется удобный случай укрепить свою позицию и выклянчить у него денег на свои надобности. Если у него сейчас их нет, то он должен достать их, как это делают другие служащие, не столь щекотливые. Между матерью и сыном произошла бурная сцена. Секретарь горячо желал в душе, чтобы его мать прошла хорошую школу нужды и познала на самом деле, что такое бедность. Может быть, это образумит её, когда другие средства не действуют.

Остальную часть ночи он ходил взад и вперёд по своей комнате. А утром жестоко досталось несчастному рассыльному, который явился невольной причиной всего этого. Бедняга, попавший в самое стеснённое положение, вздумал оправдаться и сказал то, чего совсем не следовало говорить.

— Потерпите ещё, господин секретарь. Я не могу сейчас обойтись без этого места: у меня ребёнок болен, и хозяин требует плату за квартиру. Я знаю, вы недолюбливаете другого секретаря, да он и в самом деле ведёт себя не так, как бы должен был. Но если вы простите меня, то я вам скажу одну вещь, от которой он будет всецело в вашей власти. Время от времени он посылает через меня письма к...

Через минуту он уже сообразил, что не должен был говорить этого, но было уже поздно. Несмотря на свою страстную натуру, Магнус Штейн отличался большим самообладанием. Но когда гнев его прорывался наружу, он становился страшным. Он сделал шаг к несчастному рассыльному, который забился в угол. Слова замерли у него на губах.

— Что! — закричал секретарь. — Ты надеешься этим путём сохранить за собою место! Ты — подлец и меня хочешь сделать подлецом? Воображаешь, что я буду мстить своим врагам за их спиной, как ночной разбойник? Как жаль, что я не прогнал тебя раньше! Убирайся, и чтобы духа твоего здесь не было!

Рассыльный бросился ему в ноги.

— Простите! Мой ребёнок...

— Вот твоё жалованье за месяц. Это всё, что у меня есть. Убирайся! Знать тебя не желаю.

Когда рассыльный ушёл, секретарь подошёл к окну и распахнул его.

— Пытаться подкупить меня! — воскликнул он. — Меня, который не щадил себя для того, чтобы вдолбить этому народу, что кроме пищи и сна существует ещё нечто, что есть ещё в жизни честь. И вот результат! Я просто задыхаюсь! — страстно продолжал он. — Как мало воздуха! И это они называют бурей и бегут скорее под крышу! А между тем эта буря бессильна истребить смрад от пребывания этого человека в моей комнате.

Но буря не желала, чтобы над ней издевались безнаказанно. Она завывала, как легион демонов, и с такой свирепостью вдруг ворвалась в комнату, что секретарь был отброшен от окна к противоположной стене. Бросившись на стол, буря переворотила на нём всё и сбила в одну беспорядочную кучу бумаги, перья, чернильницу и всё, что на нём находилось. Чернила разлились по столу и чёрной струёй потекли на пол, а вихрь заметался по комнате. Он сорвал висевшую на стене шапку секретаря и бросил её прямо в чернильный поток. Завывая, как сумасшедшее существо, он переворотил всю пыль, накопившуюся в углах, и развеял её по воздуху. Одну за другой он сбросил все бумаги со стола и, окунув их в чернила, завертел в диком танце по всему полу. Трах! С шкафа слетел кувшин с водой и несколько стаканов, а со дна камина поднялось целое облако сажи. Как будто сам дьявол ворвался в этот уголок спокойствия и порядка, обречённый теперь в жертву богам разрушения.

— Урра! — ревела буря. — Теперь я покажу вам, что я такое.

Но секретарь только смеялся.

— Мало! — кричал он ей в ответ. — Чернила недостаточно черны, чтобы скрыть черноту того, что здесь написано. Тут грабёж и несправедливость! Деньги вдов и сирот отдаются людям недостойным. Ещё сегодня утром написал я ассигновку на банкет, а ведь она взята из налога на самых бедных! Бушуй, буря, бушуй — не стереть тебе следов несправедливости ни тут, ни на улице!

От этих упрёков буря затихла и бросилась обратно наружу, где некому было смеяться над ней. Секретарь опять подошёл к окну и смотрел, как она разрушала черепичные крыши и свалила трубу, другую. Со страшным грохотом падали они на каменную мостовую, распространяя вокруг себя облако чёрной пыли, которая разносилась по воздуху, как дым.

Секретарь продолжал смеяться. Его смешил и вид его комнаты, и зрелище прохожих, которые, схватившись руками за голову, стремглав бежали по улице.

А в вышине опять раздавались пронзительные крики ласточек, ясные и бесстрашные. Но их голоса не радовали ни прохожих на улице, ни одинокого человека, стоявшего у окна городской ратуши.

— Ломай, превращай их в прах, разрушай дома. Пусть люди, в знак раскаяния, унесут пыль от них на своих головах. Может быть, при всеобщем разрушении вспомнят они о неизбежном конце, для которого они созданы.

— Аминь! — завыла буря.

Новый яростный порыв её ударил прямо в лицо секретарю. В то же время струя воздуха коснулась его спины. Обернувшись, он увидел, что дверь в комнату открылась и что кто-то хочет войти в неё. Он с усилием захлопнул окно. Вошёл Мангольт.

— Господи, Боже мой! — вскричал он. — Что это вам пришло в голову отворять окно? Разве в такую погоду можно отворять окна? С ума вы сошли, что ли,