Фабрика кроликов - Маршалл Кэрп

Джоанн, как никто, нуждалась в Божьих знаках. Она страстно мечтала о ребенке. Каждый месяц, когда неоплодотворенные яйцеклетки исторгались из нее с кровью и слезами, Джоанн молитвой благодарила Господа за Его милости и просила у Него дитя. Иногда, проснувшись ночью, я видел ее коленопреклоненной у кровати: ангельское, почти детское, личико, сложенные в молитве ручки, беззвучно шепчущие губки католички перед первым причастием. Порой Джоанн выскакивала из ванной, держа тест-полоску с однозначно отрицательным результатом, подбрасывала ее к потолку и кричала: «Спасибо Тебе, Господи, да только, черт возьми, я не об этом знаке просила!»

В конце концов мы обратились к одному из помощников Господа на Земле, а именно к Кристиану Краусу, специалисту по бесплодию. Пациенты его обожали, и причина этого обожания открылась нам, едва мы его увидели. Доктору Краусу было около шестидесяти, его голова серебрилась благородной сединой, лицо сияло загаром, а голубые глаза излучали сострадание, понимание и, что особенно важно, надежду.

Однако я, будучи опытным детективом, разглядел и то, что находилось за великолепным фасадом. От доктора Крауса просто разило деньгами. Один его костюм стоил больше, чем моя машина, а его машина – «феррари» – стоила больше, чем наш дом. Редкие книги, от которых ломились полки в приемной, по словам Джоанн, тянули штук на двести. Это не считая книг, что находились в кабинете. Ни в дом на Хэнкок-парк, ни на виллу в Малибу доктор Краус нас не пригласил.

Секретарша вручила нам счет, способный убить грамотную лошадь, за нашу «предварительную консультацию» («предварительная консультация» является эвфемизмом «баснословно дорогого первого посещения»). По дороге домой я мягко спросил Джоанн, действительно ли нам нужен этот врач. «Нет, – отвечала она. – Я знаю другого врача, у него кабинет на бульваре Ла Синега. Поедем завтра к нему? На автобусе?» И мы закрыли тему.

На одной стене в приемной Крауса не было ни баснословно дорогих живописных полотен, ни баснословно дорогих редких книг. Эту стену украшали фотографии баснословно дорогих младенцев. На посетителя смотрели девочки и мальчики, пухленькие и не очень, двойняшки и тройняшки, беленькие, черненькие и желтенькие. Одних запечатлели в компании игрушечных медведей, других – в компании живых щенков, третьих – в компании легко узнаваемых по обложкам «Пипл мэгэзин» родителей. По центру сияла надпись «Чудеса Кристиана».

Стена имела сакральное значение. В какое бы кресло ни уселись потенциальные пациенты, взгляды их неизбежно упирались в эту стену. Минут через двадцать ожидания стена заводила с несчастными разговор: «Вот для чего вы здесь, ребята. Видите, как все просто? Такие чудеса мы творим каждый день». Впрочем, мне лично стена сказала нечто другое: «Видал „Ролекс“ Крауса и туфли из страусовой кожи? А сколько всего укрылось от твоего взгляда! Эта стена для тебя, парень. Спасибо за пожертвование».

После шести визитов к Краусу, включавших проверку проходимости маточных труб, зондирование матки, спермограмму и иные процедуры, в ходе которых мы испытали всю гамму чувств, от унижения до неприличного в своей смехотворности облегчения, добрый доктор Кристиан вынес вердикт:

– Видите ли, вы входите в очень небольшую категорию пар, выводов о бесплодии либо фертильности которых на основании тестов, – он прочистил свое медоточивое горло, – сделать нельзя.

Сукин сын не смог найти ни единого изъяна ни у меня, ни у Джоанн. Он утешил нас заверением, что ужасно, ужасно сожалеет о том, что подверг нас проверкам и не сумел поставить внятного диагноза. Впрочем, сколь бы глубоки ни были сожаления доктора Крауса, они не помешали ему обналичить наши чеки. Доктор Краус посоветовал нам не сдаваться. «Пытайтесь достичь беременности еще полгода, а если не получится, мы попробуем оплодотворение в пробирке», – посоветовал он. Под словом «мы» Краус имел в виду меня, Джоанн и нашу чековую книжку.

Однажды вечером – помянутые доктором Краусом полгода были в разгаре – я вернулся домой около девяти. Я отбарабанил четвертое подряд шестнадцатичасовое дежурство и устал, как коп. Одежду я свалил на пол в кучу, а себя самого – в другую кучу, на кровать. Потом у меня все как в тумане, приходится верить на слово Джоанн.

Она вернулась часа через два после моей успешной стыковки с подушкой. С родительского собрания – Джоанн преподавала в третьем классе и обожала свою работу. Она нежно выводила меня из фазы быстрого сна до тех пор, пока не уверилась, что способность к аудированию вот-вот ко мне вернется. Я, разумеется, ни черта не слышал.

– Ну и вечерок у меня выдался, – начала Джоанн. – Родители Сьюзи Дайлалло пришли прямо с коктейля, оба изрядно подшофе. Отец Дорин Риггинс так воодушевился, когда я похвалила Дорин за успехи в математике, что поднял руки – видимо, хотел «ура» прокричать – и опрокинул мою колу прямо на оставшиеся пять отчетов. – Не дождавшись обычного сочувственного «угу», Джоанн проговорила мне в самое ухо: – Майк, ты вообще слушаешь?

С технической точки зрения я слушал, однако на той стадии усталости был не способен отличать человеческую речь от прочих шумов. Нежные тычки плавно перешли в агрессивные пинки, а там уж недалеко было до настоящих тумаков. Эти последние подействовали – мои мозги вяло зашевелились, и я даже умудрился промямлить: «Сссслушаю».

– Я устала посещать родительские собрания в качестве учительницы, – пожаловалась Джоанн. – Я хочу на них присутствовать в качестве матери. Всю дорогу домой я молилась, и знаешь что? Я въехала в ворота ровно в одиннадцать минут двенадцатого! Представляешь? Сразу четыре туза на приборной панели! Лучшей комбинации и не придумаешь, а значит, Господь приготовил мне сюрприз.

– Наверное, ты выиграешь в лотерею, – не открывая глаз, пробурчал я.

– У меня овуляция, и я подумала, не устроит ли мне один парень, высокий и красивый, сеанс большой и страстной любви…

– Завтра, – зевнул я. – Утром.

– Знаешь, выигрыши в панельно-приборный покер назавтра недействительны, – объяснила Джоанн.

Объяснения ее пропали втуне.

– Потом. Пенис крепко спит.

– Ничего, у меня в запасе несколько штучек, от которых он мигом проснется.

И он действительно проснулся. На следующий день Джоанн сообщила, что я несколько раз отключался в самый ответственный момент. Я сконфуженно бормотал «Такое больше не повторится».

– Не извиняйся, – смеялась Джоанн. – Все было так необычно. Совершенно новые впечатления. И главное, ты не пыхтел. Только храпел.

Я до сих пор верю, что Господь общается с нами посредством приборной панели, однако в ту ночь четыре туза, по-видимому, действительно означали выигрыш в лотерею.

Я припарковался, выключил зажигание, и зеленоватый стрит растворился в ночи. По дороге к крыльцу я застукал себя за пением «Эй, старушка Миссисипи».[10]С детства люблю эту песню и всякий раз, когда моя задница в опасности, вдохновенно вывожу «Всему конец приходит», наивно полагая, что пою негритянский религиозный гимн. Ситуация прояснилась на третьем свидании с Джоанн. Мы были у нее дома, в кухне, под разговоры о том о сем готовили спагетти, когда из стерео вдруг донеслось «Эй, старушка Миссисипи». Будь я в тот момент с любой другой женщиной, я бы просто тупо сидел и слушал, но присутствие Джоанн меня раскрепостило – я схватил шумовку, вообразил, что это микрофон, и вложил в пение все свои способности, заведомо ограниченные расой и социальным происхождением.