Сердце в опилках - Владимир Кулаков

Пашка учился взахлёб. Он словно жаждущий путник прильнул к ручью знаний и никак не мог напиться, навёрстывая упущенное. Когда-то он даже не мог себе представить, что учёба в школе может доставлять такое удовольствие! Ночами засиживался над учебниками, днём, толком не выспавшийся, работал в цирке, то и дело поглядывая на подаренные Казбеком часы, торопя время наступления вечера. Субботы и воскресенья были испытанием в ожидании начала очередной учебной недели. Благо, пережить это помогала закулисная суета и хлопоты ежедневных представлений.

Время изменило привычный ритм. Оно то замедлялось и надолго останавливалось, как товарняк с животными при цирковых переездах, то неслось курьерским. Новые ощущения и заботы навалились на Пашку, закружили осенним хороводом, в котором он растворился счастливым и наполненным…

— Много «гусей» принёс? Иль одни «пятаки»? — встретил на пороге конюшни своего молодого помощника радостный Захарыч. Старик в душе был безмерно горд собой, что ему удалось Пашку «определить» в школу — теперь он как все!..

— Каких гусей? — находясь ещё под впечатлением от школьных занятий и замечательной прогулки по ночному городу, никак не мог понять смысл вопроса Жарких.

— Ну ты даёшь, школяр! — Захарыч удивился несообразительности своего «протеже». «Пятаки» — они и есть «пятаки» — это пятёрки. Двойки — те на гусей и лебедей похожи! Эх ты, учёный!..

Пашка настолько устал, что не стал ни спорить, ни каламбурить на эту тему. Он слабо улыбнулся и просительно произнёс:

— Чайку бы! С сухарями…

Захарыч засуетился, захлопотал, нарезая колбасу, сыр, ржаной хлеб и ставя видавший виды ковш с водой на электроплитку. Через пять минут они неторопливо ужинали, обсуждая школьные и цирковые темы. Под прикрытым полотенцем, в пузатом фарфоре, томился «фирменный» Захарычевский чай…

— Я приберусь чуток! — Стрельцов собрал остатки трапезы. По-мужски, степенно, как это делают только в деревнях, смахнул крошки со стола.

Пашка сидел, сыто улыбался, и «клевал носом».

— Пойду заварку вытряхну и вернусь! — Старик вышел из шорной и направился к кухне.

…Захарыч стоял с мокрым фарфоровым чайником, прислонившись к дверному косяку шорной и молча улыбался. Нерастраченная отцовская нежность тёплой волной накатывала на старого циркового берейтора. Перед ним за столом, положив голову на руки, тихо посапывал его Пашка Жарких..

— Пойдём, Буню увозят в зоопарк, проводим… — Захарыч прервал Пашкину работу — тот, как раз, заканчивал чистку овощей.

Все, кто были свободны в этот час, пришли попращаться с Буней. Даже те, кто репетировали на манеже, услышав об этой новости, подошли к слоновнику.

Слониха щекотала хоботом Славкину спину и рыжий затылок, пока тот снимал цепь с её ноги, брала сухари из рук Захарыча и представителя местного зоопарка, куда теперь переезжала бывшая цирковая звезда на вечные времена. Она мирно прикрывала ресницы и улыбалась глазами.

— Вот и ещё один ветеран уходит на покой… — на лице Захарыча резко обозначились морщины. Он был траурно печален, словно провожал в последний путь дорогого товарища. — Я её помню ещё слонёнком, — Захарыч протянул очередной сухарь Буне. — думаю она меня тоже не забыла. У слонов отличная память! Я тогда вокруг неё всё время крутился, подкармливал, уж очень она тосковала по родине… — Захарыч улыбнулся, ненадолго погрузился в волны воспоминаний прошлого и вынырнул со словами:

— Её к нам сразу после войны привезли, из Германии, из питомника Карла Гагенбека. Маленькая такая, стоит ушами хлопает, трубит как паровозик «железной дороги» Дурова! Ресницы, как у девчонки — пушистые, длиннющие. Влюбились в неё все! Настоящее её имя по документам было — Брунгильда. Тогда все завозмущались: имя не цирковое, к тому же — «фашистское». В первый же день «перекрестили» её в Буню. Так и осталась… — Захарыч погладил кончик хобота слонихи. — Теперь ей лет сорок-сорок пять. А может и больше. Слоны как люди — живут долго…

Во дворе цирка открыли «слоновозку», к которой прикрепили трап-пандус. Вошли служащие зоопарка со словами: «Всё готово!» Александр Анатольевич строгим голосом инспектора манежа отодвинул всех «посторонних» с прохода и дал команду к погрузке.

Дело оказалось не таким простым. Буня тромбоном в высоком регистре выкрикнула своё несогласие покидать цирк. Она совсем не понимала чего от неё хотят, топталась на месте или, сделав пару шагов, возвращалась обратно. Это было на редкость доброе и сообразительное животное, но сейчас оно находилось в полной растерянности. «Слоновожатый» Славка заходил с одной стороны, с другой, ему помогали опытные служащие зоопарка. Они специальными небольшими крюками, направляли животное к выходу. Эти крюки всегда использовались в работе со слонами. Травм они не наносили и боли не доставляли, но с помощью них можно было дать понять животному чего от него хотят. На этот раз Буня заартачилась не на шутку. Она угрожающе подняла хобот и растопырила уши. Из её недр послышались низкие рокочущие звуки. Инспектор манежа тут же приказал отступить. Уж он-то, как никто, знал нравы и повадки слонов.

— Что будем делать, Захарыч? Чужих она не подпустит. — «А.А.» стоял озабоченный. Слониха явно представляла угрозу окружающим. — Если она пойдёт в разнос…

— Не паникуй. Постоим, покурим, время покажет. Ворота во двор пока открой и людей убери.

В слоновнике остались растерянный Славка, с которого, казалось, осыпались лишние конопушки, Стрельцов и инспектор манежа. Остальные перебрались во двор цирка, где стояла в ожидании «слоновозка» с распахнутыми дверьми. Захарыч подошёл к животному и стал ей спокойным голосом рассказывать об их первой встрече. Буня хлопала ресницами, вслушиваясь в человеческую речь. Стрельцов протянул сухарь. Слониха осторожно взяла и положила его в рот. Захарыч поласкал кончик хобота Буни, подул в него. Слониха встрепенулась ушами и заблестела глазами. Так они «беседовали» несколько минут. Захарыч осторожно потянул Буню за хобот, та сделала первый шаг.

— Браво, Буня, браво! Пошли, милая, пошагали! Там тебе будет хорошо!.. — Захарыч неторопливо и осторожно тянул за хобот мощное животное. Буня, паровозным гудком подала голос, и медленно зашагала к воротам.

— Молодец, Буня! Браво, старушка! — поощрял в свою очередь «А.А.» — Хм, старушка, ну сказал! — сам себя поправил инспектор, вспомнив сколько живут слоны.

Рыжий Славка, невольно отстранённый от дел, шёл сзади, подстраховывая «процессию».

Незаметно дошагали до фургона. Буня осмотрелась, и как-то, по-человечески, глубоко вздохнула — словно ей всё стало ясно…

Инспектор манежа, достав из кармана пиджака носовой платок, вытер лоб и шею. Неожиданно слониха протянула хобот к «А.А.» и забрала у него платок. Тут случилось то, что меньше всего люди ожидали увидеть. Слониха села на задние ноги и стала махать платком, прощаясь, как она это делала в конце своего номера много лет на манеже. Затем встала, развернулась и, то и дело оглядываясь по сторонам, осторожно, задом, сама пошла по трапу в «слоновозку». Это она делала в своей жизни тоже многократно. Буня зашла в свой передвижной дом и продолжила махать на прощание.