Дон Жуан. Правдивая история легендарного любовника - Александр Аннин

Принимая исповедь у доктора и колдунов, монах-францисканец объявил, что покаяние будет признано действительным лишь в том случае, если они принародно повторят свои показания перед казнью. Как говорится, посыплют головы пеплом. Что касается причастия, то по некотором размышлении преступников до него все-таки не допустили. Это было бы уж чересчур гуманно по отношению к таким злодеям.

В жаркий солнечный день 25 мая 1350 года король восседал на укрытом коврами помосте, установленном напротив места сожжения преступников. По правую руку от него сидела Мария Португальская, по левую – канцлер Альбукерке. Многочисленный двор толпился позади триумвирата.

Семь железных шестов торчали из земли, обложенные соломой и хворостом; к этим шестам цепями были прикованы казнимые. Длина цепи позволяла каждому из них метаться вокруг шеста, спасаясь от языков пламени.

Перед тем как зажечь солому и хворост, осужденным дали выпить наркотическое зелье, после чего они впали в слезно-покаянное состояние.

Палачи поднесли горящие факелы к соломе.

– Люди добрые! – говорил сквозь истерические рыдания задыхающийся доктор. – Посмотрите на мою жалкую, позорную участь! А ведь еще недавно я был королевским врачом, уважаемым человеком. И вот за пригоршню монет, за тридцать сребреников, я предал своего повелителя, доброго и справедливого короля нашего дона Педро… Я – Иуда, смотрите же на мою смерть и будьте до своего конца верны христианскому государю нашему, да хранит его Господь на многие лета!

Ему вторили колдуны, из последних сил сбивая огонь с дымящейся одежды:

– За деньги, полученные нами от изменника де Лары, мы творили заклинания… наводили порчу на короля дона Педро… на его верноподданных. Но сила Господа отвела от короля наши злые чары, и вот мы несем заслуженную кару! Помните об этом, граждане Севильи! Любите своего короля дона Педро и всей душой ненавидьте, безжалостно убивайте таких, как мы, кто желает зла нашему доброму повелителю! Да здравствует король Педро Кастильский!

И народ восхвалял короля, радостно взирая на корчившихся в пламени людей.

– Спектакль удался, не правда ли? – обратился дон Педро к Альбукерке.

– О да, вполне удался, государь, – тихо ответил канцлер.

Де Тенорио, стоявший позади короля, мысленно произнес:

«Все правильно… Покаяние… И сразу вслед за ним – неминуемая смерть… Расплата наступает только за те грехи, которые осознаешь…»

* * *

Спустя несколько дней король в сопровождении Марии Португальской, канцлера Альбукерке, архиепископа дона Гомеса де Манрике, многочисленной свиты и двух с половиной тысяч одетых в тяжелые доспехи рыцарей отправился на север, в Вальядолид. Все это было похоже на карательную экспедицию.

Первая остановка произошла в замке Кармона, где томилась в заключении постаревшая Элеонора де Гусман.

– Государь, – обратилась несчастная женщина к дону Педро, – как долго вы еще собираетесь держать меня в неволе? Меня, мать ваших братьев!

– Недолго, – успокоил ее король. – Поверьте, совсем недолго.

В комнату вошел бастард Фадрике, которому наконец-то разрешили увидеться с матерью. Увидев, в каком ужасном состоянии она пребывает, дон Фадрике рухнул к ногам короля Педро и вновь принес ему клятву верности. Вскоре то же самое поспешил сделать и привезенный в Кармону бастард дон Тельо.

Дон Хуан де Тенорио ехал на своей пегой кобыле вслед за каретой Альбукерке, в которой, помимо канцлера, с комфортом разместились дон Педро и Мария Португальская. Элеонору де Гусман везли в простой повозке.

Время от времени до Тенорио доносились всхлипывания и причитания узницы. Он смутно чувствовал какую-то непонятную тревогу – воспоминания о полнощном визитере неотступно преследовали молодого кабальеро: он поневоле примеривал все происходящее к роковым пророчествам хранителя Грааля.

Вот сейчас он, королевский обер-келлермейстер, находится в непосредственной близости от беззащитной многодетной матери. Если начать фантазировать, то король может приказать ему ее убить, но, согласно пророчеству, первым злосчастным деянием дона Хуана станет убийство матери десятерых детей. А у Элеоноры де Гусман было всего восемь детей мужского пола, об этом знала вся Кастилия. Стало быть, пока беспокоиться не о чем…

Ближе к полуночи процессия подъехала к замку Талавера-де-ла-Рейне в двухстах милях от Толедо. Луна прочертила зыбкую дорожку через мрачные воды реки Тахо…

– Прикажете располагаться на ночлег, государь? – осведомился Альбукерке у Дона Педро.

– Да, пожалуй, – ответил король, выходя из ка– реты.

Элеонору де Гусман под надежной охраной заперли в каземате. Прошла ночь, за ней – длинный июньский день. Наконец наступила следующая ночь. Все с замиранием сердца ждали чего-то страшного: король был хмур и молчалив.

На рассвете дон Педро неожиданно приказал канонарху бить в набат. Посыльные короля пригласили в трапезную разбуженных колоколом Марию Португальскую, канцлера Альбукерке, де Тенорио, еще нескольких кабальерос и инфансонов, а также всю «Черную гвардию», которая насчитывала без малого шестьдесят головорезов. Элеонору де Гусман переместили из каземата в кладовую рядом с трапезной.

Несмотря на столь неурочный час, столы были накрыты с пиршественным размахом. Глаза короля светились злобным весельем. Мария Португальская почла бы за великое счастье оказаться сейчас как можно дальше отсюда… Альбукерке твердил про себя: «Если я переживу этот страшный день, то немедленно начну готовиться к бегству в Астурию».

– Дон Хуан, – церемонно обратился к Тенорио король Педро. – Мне тут рассказали об одном забавном случае… только я кое-что позабыл. Напомни-ка: пятница накануне Семаны Санты, последний день еврейских погромов в Севилье… А? Помнишь?

О да! Де Тенорио в мельчайших подробностях помнил тот день…

* * *

Тогда, в пятницу перед Пальмовым воскресеньем, он отправился в харчевню «Хмельной поросенок». Хозяин бурно приветствовал пропавшего завсегдатая:

– Знаю, знаю, де Тенорио! Слышал! От всего сердца поздравляю с исцелением от ужасной раны! Рад снова видеть вашу светлость в добром здравии! Хвала Пресвятой Деве! – захлебывался от избытка чувств трактирщик Мучо. – Сегодня, сеньор, я угощу вашу светлость отборным молочным поросенком! Разумеется, за счет заведения.

На это и рассчитывал дон Хуан, в кошельке которого печально позванивали два последних мараведи. Разрывая пальцами нежную, с хрустящей поджаристой корочкой тушку поросенка и запивая ее очередной кружкой кислого вина, дон Хуан вдруг обратил внимание на непривычное поведение посетителей. Обычно неторопливые и степенные, сегодня они ели как-то впопыхах, чуть ли не давясь ветчиной и сыром. А вино, против обыкновения, буквально заливали в себя, явно куда-то спеша. И что самое удивительное – все как один расплачивались флорентийскими золотыми флоринами и венецианскими дукатами, не требуя пересчета на мараведи и положенной сдачи…