Очень. Петербургские сказки - Андрей Зинчук

– И в праздники тоже думаю.

– Но это же скучно – думать в праздники. Праздники нужно праздновать! – хорошо видно, что Маша ищет и не находит слов. – Я даже не знаю… По-моему, это ужасно! О чем же ты думаешь? – И, не давая Фряве времени на ответ, добавляет, от расстройства закусив свою премиленькую нижнюю губу: – А я думаю, что такие, как ты, на школьных вечерах стоят по стенкам актового зала в то время, когда все веселятся, хотя по их глазам видно, что они смертельно хотят танцевать!

– Небось, передумала дарить мне подарок? – грустно усмехается Фрява. – Вот и ты тоже!

– Полагаю, он тебе не очень-то и нужен! – уже не на шутку сердится Маша. – Я лучше закопаю его, пока нет никого. А ты отвернись!

– Только поточнее сформулируй желание: с волшебством нужно обходиться осторожно! – звучит в ответ занудный Фрявин голос.

– А чего тут формулировать? Все очень просто: чтобы бабуля была здорова! – сердито отвечает Маша и вдруг улыбается, что-то вспомнив: – Впрочем, есть ведь еще одно: все эти обворожительные картинки в учебнике ботаники: тычинки, пестики!… Хотелось бы узнать: они для чего? Иногда из-за этого я даже не сплю!… – И Маша принимается докапывать ямку, приговаривая: – Секретик должен год пролежать в земле… Ну, вообще-то это всего лишь до завтра, взять от земли силу… – Она вновь достает коробочку из секретного кармашка на груди, где, должно быть, хранит особенно для себя ценное, открывает ее и…

– Ах!

– Может, обронила?

Маша поднимает на Фряву полные слез глаза:

– Я вообще не открывала коробочки! Мне бабуля так ее и дала, закрытой. – И после этого признания Маша принимается плакать.

– Был у вас кто?

– У нас каждый день, то есть год, гости!

– А из чужих? Из чужих кто-нибудь приходил?

– Разве что дядя Костя?… Но ведь это было очень-очень давно!

– Когда именно?

– Я не знаю, как об этом сказать… Много-много раз вчера! Дядя Костя – это наш истопник. Он школу топит, и дом. Вечно они с Воркисом ругаются из-за труб и батарей! Он странный… Он не подарил мне подарка – это раз. По голове погладил и в глаза посмотрел, и ничего при этом не пожелал: ни здоровья, ни счастья – это два. Причем тут он? Лучше скажи, как мне к бабуле вернуться? Ведь только раз в жизни можно воспользоваться Зеленым стеклышком! И, видно, бабуля тянула до последнего, так ни разу и не открыв своей коробочки!…

– Как ты сказала? Зеленое… стеклышко? Ты не ошиблась?

– Ты меня извини за то, что я… Наверное, нужно сходить к дяде Косте, он поможет. Потому что он добрый. Прощай!

– Истопник, говоришь? Дядя Костя? Это тот, что живет в подвале?

– Ну да. Там, где котел.

– Но ведь Воркис в подвале тоже бывает. Или нет?

– Конечно! Ведь там его трубы!

– А Воркис ничего не может знать о коробочке?

– Откуда?! Разве что… Если… – и Маша осекается, что-то сообразив.

– Вот именно.

– Он крутился возле нашей парадной в тот момент, когда бабуля… Я это видела из окна!

– Правильнее будет сказать “у нашего парадного”!

– Ну да?! – вскидывается Маша.

– Идем со мной, – зовет ее за собой Фрява.

КАССЕТА ПЕРВАЯ. РЕПОРТАЖ ЧЕТВЕРТЫЙ. МЕСТО НАБЛЮДЕНИЯ: ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА. ВРЕМЯ НАБЛЮДЕНИЯ: 23.25. ТОЧКА НАБЛЮДЕНИЯ: ВОЗЛЕ ПОЛОМАННОГО "ГРИБКА".

Перепрыгивая через свежие рытвины и траншеи, Маша с Фрявой добираются до детской спортивной площадки. Еще издалека можно разглядеть ее поломанный "грибок", а, подойдя ближе, заметить и останки каких-то спортивных снарядов. Среди них почти исчезла, покрытая снегом, облезлая деревянная фигурка: лошадь не лошадь, верблюд не верблюд – без головы и хвоста с ржавыми металлическими ногами. Тут же стоит обледеневшая деревянная катальная горка, а посередине площадки громоздится ободранный фонтан с замерзшей струей. Неподалеку от него чернеет вход в подвал.

Их спор продолжается:

– … мне об этом и Воркис говорил, и Алибаба Викторовна на уроках ботаники: раньше не было ничего! – с жаром втолковывает Маша Фряве. – И ничего будет потом. И за это мы должны быть благодарны. Иначе мы будем стариться и даже когда-нибудь умрем! Что этого может быть страшнее, а?

Но переубедить Фряву оказалось делом нелегким.

– Это мы обсудим потом, – морщась, отвечает Фрява. Потом негромко свистит и так же негромко зовет: – Эй, Помогай!

В ответ из-под снега слышится чей-то слабый простуженный голос:

– Чего зовешь? Ты же знаешь, я всегда тут. Зови меня как-нибудь иначе. Сколько раз можно тебя об этом просить!

И только тут Маша обращает внимание на говорящее деревянное туловище без головы и хвоста, занесенное снегом. Видимо заметив ее недоуменный взгляд, слабый голос объясняет:

– Это меня так Хозяин наказал! А ведь ты, Маша, не раз сидела на мне со своими подружками и болтала о разных глу… о бесконечном. Удивлена?

– Большой энциклопедический словарь, дополнительный том, страница триста шестнадцать: "Помогай обыкновенный, из племени простых Помогаев. Не раз описан прозорливыми поэтами и особо одаренными художниками". Мой верный и единственный друг, – объясняет Фрява.

– И сноска! – напоминает голос из-под снега. – Про сноску не забудь!

– И сноска, – соглашается Фрява.

И тогда Маша спрашивает первое, что приходит ей в голову. А именно:

– Какой еще Хозяин? Зачем?

– Прошу заметить: не уничтожил, не стер с лица земли, но унизил: заколдовал, чтобы все видел, все слышал и никому не мог помочь. – С удовольствием втолковывает ее новый знакомый. – А ведь был я когда-то настоящим Помогаем! Носился по свету легкий, как ветер, и как ветер свободный! Сколько у меня было встреч! Побед! Славных дел! А теперь?… Зеленое стеклышко! Неужели то? Самое?! Лучшее на свете?!! Вы так громко о нем разговаривали!… Оно, конечно, уже у Хозяина. Нужно лезть в подвал и лететь к нему в так называемый Мурманск. – И, заметив, что Маша его не понимает, добавляет: – Ну, не совсем чтобы в Мурманск, а в ТАК НАЗЫВАЕМЫЙ Мурманск. И я не уверен в том, что вам отдадут его по-хорошему!

– Теперь нас трое! – замечает Фрява.

– Да и "лететь" придется, скорее всего, тоже фигурально: чаще всего ползком – по темным подвалам и может быть даже кочегаркам!… – продолжает пугать Помогай.

– Значит, это где-то рядом? Я согласна! – Не долго думая, Маша снимает с руки варежку и теплой голой ладошкой гладит Помогая по обледеневшей спине. И от этого движения деревянное туловище под ее рукой вздрагивает, оживает. И тут же шумно и охотно соглашается:

– Тогда седлайте меня скорее! Потому что… Потому что вон те две снежные бабы… Мне кажется, они передвинулись со своего места! А вот опять!… – Помогай начинает нетерпеливо переступать металлическими ногами в сугробе.