Face Control - Владимир Спектр

Я всегда относился к Саше амбивалентно и, наряду с симпатией, нередко чувствовал отторжение. Характер у него был несносный. Джон редко бывал трезв, орал хрипло матерные песни, устраивал дебоши. Ежедневная пьяная вакханалия была проникнута искренностью и жаждой жизни, но все это, увы, не оправдывало отвратительности его поведения. Поутру, похмеляясь обязательным пивом, Джон долго и нудно извинялся за причиненные неудобства, пытался собрать воедино разбитые накануне очки и разломанную мебель, но уже через несколько часов приходил в прежнее состояние. Он плевался на обеденный стол, блевал в окно, которое забывал перед этим открыть, ссал мимо унитаза. Его одежда всегда была мятой и грязной, ногти не знали ножниц, а от ног нестерпимо воняло. Девушкам, вместо любовной лирики, он цитировал Летова:

Гололед удавил мой смех

Автомат разжевал мой смех

Насекомые копят стыд

Насекомые копят зависть

Жалость скрипнула на зубах

Мясо вскрикнуло под ножом

Насекомые извиваются

Насекомые копошатся

Говно не тонет ни в огне, ни в крови

Повсюду честные порядочные люди

Каждый родился ментом

Каждый родился ментом

Урокам мужества внимают телогрейки

Разверзшейся парашей улыбается борщ

Насекомое стерпит все

Самоконтроль есть самоконтроль…

После окончания учебы, когда я создал свою первую фирму и установил несколько торговых палаток, Джон проработал у меня некоторое время продавцом. Даже эта несложная работа давалась ему с трудом. Помню, как-то в новогоднюю ночь была его смена стоять за прилавком. Я, прежде чем поехать в кабак отмечать праздник с женой и друзьями, решил проинспектировать торговые точки. Везде кипела бойкая торговля, нетрезвые граждане отоваривались шампанским и водкой. В палатке, вверенной Джону, было подозрительно темно. Я вошел внутрь и ужаснулся: в пластилин пьяный однокурсник валялся в ворохе облеванных дензнаков. Матерясь, я выгнал Джона. Мерзкий инстинкт лавочника сделал свое дело, я встал за прилавок и принялся торговать сам. В итоге Новый год я встретил в одиночестве в палатке на улице Островитянова. Странное дело, мне было грустно, но одновременно приятно и как-то по-особенному уютно. Вскоре после этого случая наша дружба закончилась, естественно с моего посыла, однако упертый Джон в течение нескольких последующих лет неустанно делал попытки нового сближения. Он часто звонил мне, заявлялся без спросу в гости, пытался случайно встретить на улице. Я недоумевал, игнорируя эту навязчивость. Возможно, он был латентным гомиком, влюбленным в меня безответно. В конце концов Джон отвалил. Знаю, что он устроился на работу в одну из контор Лисовского, занимался там редактированием безыскусных рекламных клипов, а все свое свободное время гнил и разрушался. Утро этого изоляциониста всегда начиналось с бутылки пива и пережаренного хот-дога, съеденного в спешке у метро. В обеденный перерыв Саша посещал дешевую столовую, где выпивал 100–150 граммов водки, вечером, по возвращении домой, квасил на кухне со своим соседом, алкоголиком Славой, и, если позволяли финансы, вызванивал недорогих украинских блядей. Изредка Джон все еще пытался писать стихи, но в конечном счете это ему надоело и он прекратил все попытки графомании.

Не знаю, что подталкивает меня сегодня, я нахожу забытый номер в старой записной книжке и звоню. Внешне это поздравление старого знакомого с днем рождения, на самом деле акт ностальгии. Я сентиментален, как Гитлер. Услышать хриплый прокуренный голос, десять раз отказаться от приглашения приехать на празднование, восстановить в памяти какую-нибудь забавную картинку вроде той, что всплывает передо мной сейчас. Году в 90-м меня, Джона, Кирилла, Миллиметра и еще двух незадачливых студентов решили отчислить с третьего курса за беспробудную недельную пьянку, устроенную нами во время педагогической практики в городе Клине. В стране тогда расцвел так называемый «сухой закон», неизвестно зачем навязываемый исторически пьющему населению.

Для каждого из нас ситуация была разной. Кто-то из ребят сильно переживал. Кирилл мало парился, надеясь, что его матушка, заведующая кафедрой психологии, обязательно отмажет его. Я тоже был равнодушен. Правда, мне не хотелось расстраивать родителей, свято веривших в силу высшего образования. Я скрывал сам факт отчисления, надеясь на то, что со временем смогу восстановиться. Помню, была холодная вьюжная зима, мы с моей будущей женой тусовались у меня дома, проклиная мороз и Россию, покуривая план и предаваясь любовным утехам. Вдруг зазвонил телефон, это был папа Саши, Эдуард Иосифович, единственный, наверное, человек, которого реально вставило от происходящего.

– Приезжай, пожалуйста, к нам, – сказал он, – обсудим, как сделать, чтобы вас не выперли.

Тащиться по темным, занесенным колким, хрустящим снегом улицам, поскальзываясь на замерзших лужах, мне не улыбалось.

– Извините, – сказал я отстраненно, – к сожалению, это не входит в мои планы.

– Тогда в мои планы, – проговорил отец Джона злобно, – входит немедленно уведомить твоих предков о случившемся, а когда мы разберемся с вашим отчислением, то пальцем о палец не ударить, чтобы спасти твое студенчество.

Маленький, наивный мальчик, только пробующий на вкус настоящую жизнь, я тут же сдался и помчался к Джону. Сейчас уже не помню, о чем мы говорили, какую тактику избрали и как, в итоге, добились восстановления на курсе. Запомнилась только грязненькая квартирка на окраине, перепуганные лица нашкодивших однокашников и целая свора бультерьеров. Эдуард Иосифович был знатным собачником. Повсюду был запах, отвратительнейшая псиная вонь, рычание, лай и лужицы собачьей мочи. «Все медали на выставках берут», – гордо сказал мне Саша, и тогда я окончательно понял, что от дружбы надо избавляться. Я никогда не любил животных.

К тому же моя мгновенная слабость и рабская покорность запали глубоко в душу, и я тут же возненавидел всех, замешанных в ситуации: растерянных студентов, тупых крысовидных псин, их хозяина и самого Джона. Даже сейчас вспоминаю об этом случае с отвращением.

Думаю, что причиной такой зацепленности служит иррациональность моего рассудка, так как для большинства нормальных людей подобная проблема яйца выеденного не стоит и не заставляет задуматься дольше чем на миг.

Я набираю номер Джона, к телефону долго никто не подходит, наконец какая-то женщина говорит:

– Алло.

– Здравствуйте, Сашу можно попросить?

– Здравствуйте, а кто говорит? – Ей, скорее всего, за пятьдесят, голос уставший и рассохшийся, как старая деревяшка.

– Это его сокурсник. Хотел поздравить с днем рождения.

– Помню ваш голос, а вы меня не узнаете?

– Анна Михайловна! – И как только устроена человеческая память, в нужную минуту подвертывающая под руку всех этих Анн Михайловн, Марий Петровн и Анатолиев Яковлевичей, слышанных, может, раз в жизни и никогда не виденных.

– Да, да. Спасибо за поздравления, а вы разве не знаете…