Желать невозможного - Екатерина Островская

Тут он и рванул через дорогу, в его документе-то ясно написано: «Лисочкин Федор Альбертович». Я сказал девочке стоять и никуда не уходить. И за ним. Но он так бегал хорошо, ведь не курил и не пил, сволочь. Чувствую, что упускаю. Он в какой-то двор, я следом. Вбегаю и вижу двор проходной. Бабки стоят, разговаривают и со страхом на меня смотрят. Видимо, он успел сказать им, что за ним бандиты гонятся. Народ-то у нас добрый. Я задыхаюсь от бега, спрашиваю: «Где тот, что забежал?» Одна хотела через двор показать, но другая ткнула пальцем на самый дальний подъезд дома: «Там он!» А я в ближайший направился. Пока шел к подъезду, ребятам по мобиле позвонил. В подъезд вхожу и вижу вход в подвал. Но сначала пробежал на второй этаж и тихонечко спустился. Открываю – темно внутри, только со ступенек сошел – тут он меня обрезком водопроводной трубы как шмякнет! В плечо попал. Сильно заехал – он-то гадом неслабым оказался. Короче, скрутил я его. А вскоре и машины наши понаехали.

– Помню, как его показали по ящику, – рассмеялся Сошников, – лицо распухшее, синее, глаз не видно.

– Так его только через две недели журналистам показали. Хотя я бил в основном в причинное место. По его роже раза два и приложился всего. Может, три.

– Твой приятель Берманов интервью давал, я помню: «В результате оперативно-следственных мероприятий, разработанных специальным штабом по поимке особо опасного преступника, был задержан…»

– Так он этот штаб придумал и сам же возглавлял. Получил благодарность министра и в Москву ездил, где ему в Кремле орден вручили «За заслуги перед Отечеством».

– А тебе чего?

– А мне медаль в управлении дали и выговор сняли. Только это все мелочи. Для меня другая награда важнее. Сижу я в кабинете, а с проходной дежурный звонит. «Тебя, – говорит, – какие-то женщины спрашивают». Спустился я. В вестибюле никого вроде. Выхожу на улицу, вижу двух женщин – молодую и старую. А снег мокрый с дождем, ветрила такой задувает, слякоть на асфальте. Подхожу и представляюсь. Тут они обе бухнулись передо мной на колени, голосят не понять что, колени мои обнимают. «Встаньте!» – говорю. Они ни в какую! «Мы – бабушка и мама Мариночки Александровой. Если бы не вы…» Ну и так далее. Всучили мне какой-то пакет. В пакете открытка поздравительная к Новому году, девочкой подписанная, бутылка шампанского и пироги с черникой. Бабушка мне сказала, что они с внучкой специально для меня пекли. Хорошие пироги были, мы с ребятами их к вечеру все умяли…

Поговорив еще немного, решили на сегодня закончить. Васечкин пообещал со следующего дня приступить к работе, но ключи от машины ему выдали тут же. Сошников сам проводил его до автомобиля и даже посидел с другом в салоне, когда Сергей прогревал двигатель.

И, словно подытоживая сегодняшнюю встречу, Константин сказал:

– Ну, теперь ты все о нас знаешь. Работаем, как можем. На жизнь не жалуемся. Хотя если бы попалось крупное дело, можно было бы выйти на другой, более высокий уровень.

– Какое дело? – не понял Васечкин.

– Да любое громкое. Взять хотя бы убийство этого Флярковского. Я, кстати, его брата немного знаю: тот, когда в Питере филиал их концерна открывал, к нам обратился для прикрытия. Но мы недолго сотрудничали: потом они собственную службу безопасности создали – денег ведь у них немерено.

Сергей покатался немного по городу. С каждой минутой машина нравилась ему все больше и больше. Новая работа, разумеется, тоже. Васечкин вспомнил свою ржавую «шестерку», ползающую еле-еле, и посочувствовал себе прежнему – тому, каким он был еще вчера, усталому и загнанному. Вспомнил довольного и лоснящегося Бергамота, Анжелику и ее сверкающий «Мерседес». «Ладно, ребята, – подумал он, – живите, как хотите, а у меня все прекрасно».

Сергей заехал в больницу, причем в больничный двор его пропустили, даже не проверив документы и не спросив пропуск на въезд. А на «шестерке» его бы точно тормознули, даже с ментовским удостоверением. Вот что значит престижный автомобиль!

Кристина вышла из дверей здания, Сергей посигналил, но Кристина, увидев дорогую машину, шарахнулась в сторону. Васечкин вышел и, открыв перед девушкой дверь «БМВ», объяснил:

– Сегодня на новую работу устроился. Вот тачку служебную выделили.

– И что теперь? – спросила Кристина.

– А теперь кататься! – радостно выдохнул Васечкин, точно так же, как это делал лысый молодой человек – персонаж всем надоевшей телевизионной рекламы.

Илья Евсеевич смотрел сквозь тонкие шторки на пролетающие за темными окнами машины дома, и яркий летний день казался ему серым осенним вечером. И настроение было соответствующее. Десяти дней не прошло, как похоронили брата. На душе тягостно и тревожно. Тогда они с матерью возвращались с кладбища, и Дина Александровна, не проронившая ни слезинки у гроба старшего сына, вздохнула и произнесла с глубокой печалью и тревогой:

– Господи, ну как жить теперь? Что теперь будет с нами?

И тогда Илья вздрогнул, потому что вспомнил: такое уже было однажды, мать говорила то же самое и с той же интонацией когда-то давным-давно, и тот день стерся в памяти, а теперь вдруг всплыл неожиданно и так отчетливо, что Илья испугался – к чему бы это.

В тот далекий день они сидели втроем у телевизора: Дина Александровна, старший брат и он, Илюша, которому тогда и двенадцати не исполнилось. Брат, окончивший институт, был совсем взрослым – он жил отдельно с какой-то забытой теперь женщиной, но в тот день заскочил в родительскую квартиру, чтобы посмотреть трансляцию похорон. Хоронили Брежнева. Вся страна смотрела с содроганием. Ожидали страшных перемен. На Красной площади гремела траурная музыка, медленно катил орудийный лафет с гробом, вышагивали ряды офицеров, каждый из которых нес бархатную подушечку с каким-нибудь орденом покойного. Дина Александровна вздохнула так глубоко, что у нее выступили слезы, и прошептала:

– Господи, ну как жить дальше? Что теперь будет с нами?

Илья тоже хотел заплакать: ему тоже стало страшно.

А Борис произнес спокойно и даже с некоторым удовлетворением:

– Хуже не будет! По крайней мере, мне лично. Бэла поговорила с отцом, и тот обещал взять меня на работу в свое министерство.

Бэлой звали ту женщину. Ей тогда было под тридцать, она оказалась на пять лет старше Бориса, уже побывала замужем и неудачно, несмотря на высокопоставленного папу. Отец ее трудился в Министерстве здравоохранения. Министром он не был, но возглавлял Управление фармакологии и медицинской техники. А Борис по специальности был как раз фармацевтом. И дипломную работу писал под руководством Бэлы, которая была доцентом на кафедре.

Брежнева хоронили долго, но потом еще три дня не показывали мультиков по телевизору, чтобы дети запомнили эти дни на всю жизнь. А Илья забыл, вспомнил только сейчас. Хотя, как говорится, кто такой Брежнев и кто – старший брат? Две большие разницы. Борис многого добился в жизни. В министерстве высоко поднялся, завел нужные связи, а главное, успел поучаствовать в приватизации некоторых предприятий, которые подчинялись когда-то министерству и курировались Флярковским. Может, это и спасло их от развала. Другие предприятия рухнули в небытие, а если и дышат еще, то кое-как.