Неизвестным для меня способом - Макс Фрай

Нетрезвой компании ряженых Анна Валентиновна скорее даже обрадовалась: если это и есть обязательная неприятность, прилагающаяся к поездке на экспрессе, то еще ничего. Они, конечно, шумят, так что толком не почитаешь, но если в обмен на это дома все будет в полном порядке, кран на кухне не начнет снова капать, любимая чашка не выскользнет из рук, компьютер не станет перегреваться, Марыська не промахнется со свойственной ей дурковатой лихостью мимо лотка, и даже суп не сбежит, залив всю плиту – ладно, пусть.

Сидела у окна, смотрела то в темноту, полную разноцветных огней, то на ряженых. На самом деле они ей скорее нравились, чем нет. Ее умиляли все эти любовно сшитые костюмы леших, ведьм и чертей, сдвинутые на затылки самодельные маски, разноцветные парики, юные лица, раскрасневшиеся от холода и вина, громкие голоса, неумолкающий смех, и сам факт, что они едут в этих своих смешных нарядах в маршрутном автобусе, как будто городская нечистая сила честно отработала смену и теперь разъезжается по домам.

Анна Валентиновна думала, что в иных обстоятельствах, то есть с каким-нибудь другим складом характера и биографией, вполне могла бы оказаться одной из них, и это была бы хорошая судьба – не настолько, чтобы всерьез горевать оттого, что так не сложилось, не настолько даже, чтобы позавидовать этим веселым гулякам, а ровно настолько, чтобы смотреть на них с симпатией, безмятежно думая: мне бы, наверное, понравилось быть такой. Но как есть, тоже неплохо. По большому счету, особой разницы нет.

Из приятной задумчивости ее вывел голос, громкий и резкий, немного слишком высокий, но все-таки явно мужской.

– Бедный мой император, как немилосердно тебя покарала судьба! Ты зачем переродился в эту скучную тетку? – с невыносимо фальшивыми театральными модуляциями спросил он.

Что он сказал? «Мой император»?! Нет, правда, он действительно так и сказал?

Это было настолько неожиданно, что Анна Валентиновна вздрогнула. И по-настоящему растерялась – всего на пару секунд, но даже такого прежде с ней не случалось.

Потом, конечно, пришла в себя. Зыркнула на вопрошающего, длинного тощего парня в костюме волхва – кудрявом седом парике, перетянутом темной лентой и холщевой хламиде, из-под которой торчали яркие красные рукава лыжной куртки и почти такие же красные обветренные ручищи. То есть сперва просто зыркнула – что вообще происходит? – а потом внимательно на него посмотрела таким специальным тяжелым взглядом, который обычно даже у самых общительных незнакомцев отбивал охоту продолжать разговор.

Смотрела и думала: «Я не скучная тетка. Просто довольно немолодая. И некрасивая. Явно не в твоем вкусе, дружок. Но это ничего не говорит о том, скучная я, или нет. Эти качества просто не коррелируют. Так что, знаешь, всякое может быть».

Но говорить все это вслух, конечно, не стала. Никогда не считала своей задачей воспитывать посторонних людей.

Под ее тяжелым взглядом ряженый мгновенно утратил задор. Покраснел, как школьник, забормотал: «Извините, я вас перепутал…» – с кем именно, похоже, не смог вот так сходу сочинить, сконфуженно умолк и отступил назад, спрятался за спины своих товарищей, которые тоже сразу притихли, потому что тяжелый взгляд Анны Валентиновны – это и правда был очень тяжелый взгляд. Потом, задним числом, она даже слегка устыдилась: зачем было портить людям праздник из-за одного дурака? Да, собственно, даже не обязательно именно дурака. Кто угодно может неудачно пошутить спьяну, в том числе, я сама.

Но сделанного не воротишь, поэтому до следующей остановки ехали в звенящей тишине, оказавшейся гораздо громче рокота автобусного мотора и городского шума за его бортом. А что было потом, неизвестно, потому что Анна Валентиновна вышла. Не от неловкости, просто уже приехала: в двух коротких кварталах отсюда был ее дом.

Анна Валентиновна зашла в супермаркет у остановки, долго топталась с корзинкой, вспоминая, что собиралась купить. Все-таки мальчишка в автобусе здорово выбил ее из колеи. Так и не вспомнила; наугад взяла лимон к чаю и молоко для кофе; что бы там дома ни закончилось, а без всего остального вполне можно до завтра прожить.

По дороге сердито думала: «Скучная тетка. Скучная, значит, тетка. Скучная тетка – это у нас теперь я». Сама понимала, что глупо принимать близко к сердцу слова незнакомого подвыпившего мальчишки. К тому же, строго говоря, нет ничего плохого в том, чтобы выглядеть скучной теткой. Даже наоборот! Но сердце как-то само уже приняло эти слова слишком близко, всю остальную Анну Валентиновну не спросив.

Переступив порог, Анна Валентиновна первым делом погладила кошку. Вышла встречать – получай награду, так у них было заведено. Потом сняла шапку и пуховик, расшнуровала ботинки, натянула на ноги домашние тапки, вернее, носки с кожаной подошвой; будь ее воля, всегда бы только их и носила, более удобной обуви человечество пока не изобрело.

Настроение было понятно какое. Душа жаждала всего, чего следует жаждать душе, чью бренную оболочку только что прилюдно обозвали «скучной теткой». То есть праздника и любви. Впрочем, с любовью ладно, поторопилась, глупо жаждать того, что у тебя и так всегда есть. Но праздник совершенно точно не повредит.

Нет уж, сначала домашние дела, – строго сказала душе Анна Валентиновна. – Сперва надо покормить кошку. И себя заодно. С утра не ела, а еда – это очень важно, нельзя про нее забывать.

Мелко нарезала куриную печенку, которую всегда покупала для Марыськи, сама не могла не то что есть, а даже смотреть на этот кровавый ужас. Поэтому когда резала печенку, специально сощуривала глаза, чтобы видеть только в общих чертах: бледную кожу руки, зеленый пластик разделочной доски, блестящую сталь ножа, темно-коричневое пятно печенки – так нормально, не выворачивает, цвет – это просто цвет.

Себе разогрела тыквенный суп – тоже, собственно, из-за цвета. Вкус еды ее не особенно развлекал, зато вид мог доставить огромное удовольствие. Оранжевый тыквенный суп, ярко-зеленый сыр, кусок серого хлеба – невероятное наслаждение. Одно из лучших колористических решений, какие только можно изобрести.

Поев, Анна Валентиновна вымыла посуду и открыла дверь, ведущую на балкон. Марыська покосилась на нее без особого энтузиазма – дорогая хозяйка, ты точно-точно уверена, что я вот прямо сейчас хочу гулять?

– Извини, моя хорошая, – сказала кошке Анна Валентиновна. – Мне очень надо. Я бы тебя не гнала, но ты же сама не любишь быть в доме, когда я принимаю гостей.

Кошка совершенно по-человечески вздохнула, вышла на балкон, где стояла ее переноска, битком набитая мягкими меховыми игрушками для тепла и уюта, забралась туда, свернулась клубком.

– Спасибо, – поблагодарила ее Анна Валентиновна. – Ты самая великодушная кошка на свете. Я постараюсь быстро. Впущу тебя сразу, как только смогу.

* * *

Сам не знал, как его угораздило пристать к этой тетке. Ну то есть ясно, в общем, с чего началось: обсуждали с Маркусом и его девчонкой, как ее, кажется, Юлей, теорию переселения душ, в смысле посмертных перерождений, решили: вот было бы круто все помнить и всех старых знакомых при встрече узнавать! И тогда кто-то, кажется, именно эта Юля-не Юля сказала, что могло бы получиться неловко: выйдешь с утра на улицу такая невыспавшаяся, с немытой головой, а навстречу какой-то стремный мужик: «О, моя царица, как низко ты пала! А вот не надо было казнить всех подряд, не подумав, дурная карма никому не к лицу!»