Русская колыбельная - Ростислав Гельвич

Пока что письмо выглядело глуповатым. На ум Альберту сразу пришли мысли о теориях заговора или о чём-то другом столь же глупом и нелепом. Теперь он понял, зачем Кенью попросил продиктовать ему емайл.

Альберт продолжил чтение.

«Я сам не знаю, зачем пишу вам это. Мне было бы проще забыть обо всём случившемся, но я не могу. Может быть, потому что я эмпатолог, уж вы-то понимаете, кто попало им стать не может. Именно поэтому я и решился вам написать. С момента, как Адкинс сделал то, что сделал, я каждый день корил себя за то, что семь лет назад не предпринял никаких мер».

Альберт попытался представить, как говорил бы это Кенью перед ним. Если верить тексту, то от него веяло бы едко-уксусными на вкус и запах волнами осознания вины.

Если верить тексту, конечно же.

«Адкинса направил ко мне наш психиатр. Ему показалось, что результаты тестов Адкинса немного аберрантны и тот что-то скрывает. Сами понимаете, мы не могли как-то надавить на него, но рекомендовать эмпатологотерапию могли.

Я думал, что не понадобится больше одного сеанса. Тогда фанейротимом и техникой мы почти не пользовались, всё было сложнее, и не так, как сейчас. Но я всё равно почувствовал, что с ним что-то не так. От Адкинса веяло страхом, ужасом. Чем-то ещё мрачным. С огромным трудом я смог разговорить Адкинса».

Сердце Альберта застучало быстрее. Что же?

«Он сказал мне, что слышит голоса».

Альберт перечитал, не веря себе.

«Он сказал мне, что слышит голоса. Один голос. Это серьёзно, вы понимаете. Я подумывал отправить его назад к психиатру, но тут уже он меня убедил – мы сошлись на том, что это нервное. Борьба за титул лучшего фермера, только что родившиеся двойняшки. Вы понимаете, это стресс.

Я взял с него обещание, что, если это повторится, он обратится к специалистам. Он не обращался. На следующий год осмотр не выявил ничего».

Альберт подумал о том, что через семь лет Адкинс убил своих жену и детей.

«Никаких документов нет. Я ничего не фиксировал и это моя ошибка. А если бы и были, я бы вам их не прислал. Может быть убийство не связано с этим эпизодом, может он в самом деле был переутомлением на нервной почве. Я не знаю, доктор. Но теперь вы знаете немного больше. А мне немного легче.

Надеюсь, что это вам поможет».

И ещё одна строчка.

«P.S. Я знаю, что должен просить прощения у жены и дочерей Адкинса. Но они мертвы. Прощения мне просить не у кого. Мне жаль, что я ничего больше не могу сделать. Надеюсь, они бы меня простили».

Альберт перечитал её ещё раз и ещё. Ещё раз и ещё. Он думал об этом весь остаток дня. Даже засыпая он думал, представлял, как сказал бы это Кенью в живом разговоре: «Надеюсь, они бы меня простили». А как бы он спросил это у тех, кого Адкинс убил? Альберт не знал. Сердце его стучало особенно сильно и гулко. Уснул он не сразу, размышляя о том, почему Аурей сделал то, что сделал. Беспомощность беспомощностью, но если это правда дефект, аномалия, галлюцинации?

Как никогда раньше Альберт ощутил, что несмотря на гордость в желании раскрыть это дело, несмотря на собственное осознание беспомощности, ему стало легче, и он в самом деле хочет Аурею помочь, как хочет помочь врач больному человеку.

Альберт уснул.

Следующий день начался так же, как и всегда. Он проснулся рано, принял душ, приготовил чашку кофе, и зашёл в кабинет за папкой Адкинса. Взял её, и шагнул к выходу.

Он не забыл про испаритель и ампулу, просто вдруг подумал, что может быть это и не нужно? И решил определиться по пути. Или уже в Оак Мэдоу.

Зажав папку в подмышке, Альберт думал, что можно в самом деле оставить Адкинса на дообследование. Ведь это никому не повредит. Ведь если Адкинс и правда

«слышит голоса. Один голос»,

то это тем более будет кстати.

«Мне жаль, что я ничего больше не могу сделать. Надеюсь, они меня простят. Я очень беспомощен».

У Альберта побелело в глазах. Он едва не уронил чашку. Достав спрятанные испаритель и ампулу и сунул их в папку так, чтобы они не выпали.

Дорога до работы и лица людей, густой смог с туманом, старческий тягучий голос, призывающий к фаджру.

Альберту захотелось смеяться, но желание быстро прошло, превратившись в кривую улыбку, ухмылку. Он вспомнил, что такое фаджр. Фаджр – утренняя молитва. Правда ли те, к кому обращён этот призыв, молятся? Или они делают это по привычке? Альберт знал ответ.

– Фаджр – не совсем фаджр, – сказал он вслух, поглядев на отражение своих карих глаз в зеркало заднего вида. – А русская колыбельная – не совсем русская. И не совсем колыбельная. Но это всё, что у нас осталось.

Как ни странно, эта мысль чуть-чуть подняла ему настроение. Потому что Альберт осознал, что всё это время Лин была права.

Аурей Джебедайя Адкинс просто-напросто сумасшедший. И глубина его беспомощности – вера больного человека. Значит, единственный способ показать ему, что никакой беспомощности на самом деле нет…

Альберт скосил глаза на папку с делом. Та лежала на переднем пассажирском сиденье и приоткрылась, испаритель и ампула скользнули по гладкому пластику страниц, выпали из папки.

Альберт улыбнулся чуть шире. В сердце его был страх, но стучало оно быстро из-за предвкушения чего-то хорошего.

Как обычно, парковка Оак Мэдоу была пустой. Альберт быстро припарковался и почти что бегом ринулся в здание, а оттуда по лестнице на второй этаж, в кабинет. Адкинс, несмотря на раннее время, не спал, смотрел из непрозрачного окна в коридор.

Альберта это даже обрадовало. Адкинс ждал, или это ещё одно совпадение? Альберт не знал. Ему было всё равно.

Его сердце колотилось часто-часто. Он очень долго ходил по кабинету кругами, пока не успокоился достаточно, чтобы перечитать документы в папке. Он заглянул в них только для вида, потому что всё, что нужно, он знал и так, а ненужные подробности таковыми и остались.

Парковка Оак Мэдоу понемногу заполнилась машинами. Седан Пилипчика, городской вседорожник Зильбермана, транспорт прочих коллег. Альберт знал, что пока Зильберман доковыляет до своего кабинета, пройдет не меньше десяти минут, а там уже и время осмотра Адкинса подойдёт.

Эмпатология будет после.

А значит настало время принимать фанейротим.

Как и всегда Альберт приготовил раствор. Руки слегка подрагивали, потому что было во всём этом что-то запретное, незаконное. Альберт вспомнил сон про знакомство с Лин, ту его часть, где они были в парке и точно так же готовили себе раствор фанейротима, только другого.

Приятные мысли. Альберт закрыл маской испарителя нос и рот, сделал глубокий вдох.

И была радость. И было счастье. И была эйфория. Именно для этого и употребляют фанейротим те, кто делает это нелегально. Время ускорило ход, расслабленный от удовольствия на стуле Альберт уставился в циферблат, глядя, как минутная стрелка совершает оборот. Время он рассчитал грамотно. Самый пик эффекта препарата закончился тогда, когда Зильберман закончил консультацию.