Запрет на тебя - Елена Тодорова

– Чего? – выдыхает явно ошарашенно.

Я не реагирую. Смотрю прямо в глаза и позволяю ему переварить информацию.

Даня справляется быстро. Зрачки идут на расширение. Полностью поглощают своей грешной темнотой ненужные нам сознательность и трезвость ума. О, да! Столь глубокой чернота бывает лишь перед взрывом. И я его очень жду.

– Чё, прям реально украсть? – уточняет приглушенно.

Якобы лениво. Якобы спокойно. Якобы из любопытства.

Я улыбаюсь. Победно. Дерзко. Фонтанируя острейшим предвкушением.

– Да, Дань. Реально украсть, – сладко шепчу, поглаживая ладонью его по груди. Горячо там и очень-очень шумно. Колотится сердце. Беснуется, словно запертый в клетку зверь. – Подумай, как все красивенько провернуть, чтобы мои ничегошеньки не просекли.

– Марина, блядь… – цедит сквозь зубы. Злится, конечно. Злится, потому что заводится. Не сможет проигнорировать. – Может, давай как-то попроще, а? Тут тебя разложу, да и все!

Выдерживаю ту же улыбку, что и до этого, демонстрируя полную уверенность.

– Нет. Попроще – это не про нас.

– Марина… – вновь давит интонациями. И все равно проскальзывают между сталью какие-то необычайно мягкие будоражащие звуки. – Ты, блин, свой клитор назвала, цитирую: «Центр Вселенной Даниила Шатохина». Моей! Так к чему эти танцы с бубном?

– Хм… Ну, назвала, да. И что такого? – пожимая плечами, намереваюсь отстраниться. Но Даня ловит и не позволяет этого сделать. Внутри меня такая тряска разворачивается, ощущение, что сама душа дрожит. И все же я старательно корчу невозмутимость. – ЦВДШ – это знак не моей для тебя доступности, а твоей на мне помешанности!

– Чего?

– Да, Дань! Да! Да! Так и есть, – тараторю, конкретно сбиваясь с курса. Эмоции несут. – Просто вслушайся… Ты ведь даже имя мое по-особенному произносишь!

После этого не только зрачки Шатохина плывут. Расширяются навыкат глаза. Шокирует ли его это заявление? Очевидно. Я нервно сглатываю и замираю. Прихожу в ужас от того, что выдала, ведь это запальчивое выступление может спугнуть и оттолкнуть Даню.

– Ну, ты особенная, да… – выдает он, наконец. Хрипло и как-то даже чересчур сухо. – Я не отрицаю, Марин. Чарушина же.

Облегчение, которое я успела испытать лишь на один короткий миг, резко сносит волной обиды.

– Не поэтому, дурак!

Выкрикиваю это и убегаю.

Кровь закипает. С выбросом гормонов стремительно меняет свой химический состав. Основную долевую массу в этой бешеной смеси тянет на себя адреналин. С ним я творю адские вещи. Понимаю это. Понимаю, но остановиться не пытаюсь.

Ну, погоди! Сейчас я тебе устрою!

Сбегаю вниз по лестнице быстрее, чем поднималась. Учитывая не самые удобные босоножки с тонюсенькими ремешками и на высоченной шпильке, не знаю, каким дивом заканчиваю этот марш-бросок невредимой.

В зал буквально врываюсь. Нахожу свою жертву глазами и без колебаний преодолеваю разделяющее нас расстояние.

– Потанцуем?

Никита Орос – сын одного из папиных партнеров и, по совместительству, мой бывший одноклассник. Он привлекательный, веселый и общительный. Он классный! Мы дружим сто лет! Несмотря на то, что большинство из нашей компании считает Ороса заносчивым и высокомерным, лично мне он нравится.

Никита гораздо увереннее Эдика. Он и обнимает смелее, и прижимает крепче. Возможно, именно от этого у меня сейчас и перехватывает дыхание. А в глаза как пялится... Нет, не цепляет! Не от этого сердце колотится!

Смотрит? Смотрит же! Чувствую. Пусть смотрит!

Думаю о Шатохине, пока с другим танцую. Неудивительно, конечно. Ведь только ради него это и делаю.

Неужели не заревнует?

Ух, пусть же сгорит от этого жгучего чувства! Пожалуйста, пусть!

– Мариш, ты сегодня такая красивая, – протягивает Никита, пожирая меня взглядом.

– А в другие дни типа некрасивая? – вовсю кокетничаю я.

– Красивая, конечно, – заверяет Орос с ухмылкой. – Но это платье… Ваще пушка, Мариш. Я весь вечер глаз с тебя не свожу.

– Я заметила.

В любой другой ситуации уже бы сделала ему замечание, чтобы не притискивался так плотно и следил за руками. Однако сегодня приходится терпеть. Сласть как хочется позлить Данечку.

Неужели не взорвется?

А если чертов Никита меня на виду у всей благочестивой публики поцелует? Уже ведь близко. Едва слюнями на меня не капает.

Неужели Дане плевать?

– Ты прекратишь меня динамить? Сколько зову сходить куда-нибудь вместе… Ты все отказываешь и отказываешь. Разбиваешь мне сердце, Мариш, – заливает Никитос. Присел на своего любимого конька. – Когда уже согласишься, малышка?

– Может, и скоро… Я подумаю.

– Вот постоянно так говоришь, а все никак… Эх…

– Ну, почему никак? – выдыхаю совершенно равнодушно.

И, не удержавшись, скольжу взглядом по залу.

Глаза в глаза.

Сцепка. Реактивное возгорание. Адский взрыв.

Вздрагиваю, ощущая, как сквозь мое напряженное тело проходят киловатты тока.

– Замерзла, Мариш? Кондишн тут, конечно, чересчур маслает.

Голос Никиты будто сквозь толщу воды доносится.

Киваю невпопад.

Жду от Шатохина какого-то знака. Но вместо этого… Он вдруг отворачивается, обрубая нашу связь. И больше не смотрит. Весь вечер не смотрит!

Танцы на время заканчиваются. Брат созывает всех на первый торжественный тост.

– Спасибо тебе за счастливое детство, за мамину улыбку, за то, что всегда находишь на нас всех время и нужные слова, за мудрость, за доброту, за огромное сердце и широкую душу, за пример и возможность наследовать самое лучшее, – говорит Тёма так уверенно, так искренне и так проникновенно, что у меня самой на глазах слезы выступают. – Как говорят пацаны, ты – батя. Ты мировой батя. Круче тебя я просто не знаю. Я горд быть твоим сыном, быть Чарушиным. Только одно это в любой ситуации фору дает, – смеется Артем, сражая зал своей улыбкой. Он у нас обаятельный красавчик. – С днем рождения, пап! Здоровья, вдохновения и много-много лет жизни!

Едва брат заканчивает, зал взрывается аплодисментами и громкими выкриками поддержки. Я тоже в «рупор» визжу. А потом подбегаю вместе со старшими сестрами, чтобы обнять папу.

Только в этот момент, будто случайно, удается поймать Данин взгляд. Он… Вдруг кажется мне грустным. Улыбается, словно бы через силу. Не осознаю причины, но сердце за него сжимается жутко. До боли доходит.

Хорошо, что он больше не смотрит на меня. Присоединяясь к поздравлениям, протягивает папе руку. И совсем теряется, когда тот, вместо рукопожатия, обнимает его.