Защита поручена Ульянову - Вениамин Константинович Шалагинов

Вынужденный осиротить судебное ведомство, Дивногорский одиннадцать лет корпел над бумагами других присутствий, однако в марте 1890 года во второй раз постучался в окружной суд с теми же словами: «Всепресветлейший, Державнейший».

Ко времени защитительной речи Ленина по делу «о причинении повреждений ручным вагончиком на станции Безенчук» Яков Дивногорский по-прежнему был временным, по-прежнему переживал свое правовое младенчество. 66 уголовных дел с Дивногорский у судейского стола на секретарском притыке подводили к выводу-аксиоме: он ошибался.

Итак, невежественный в праве Дивногорский мог по ошибке поставить одно слово на место другого. Но где же был председательствующий, лицо проверяющее и исправляющее, соавтор судебного рассказа?

Делом Языкова и Кузнецова правил в суде товарищ председателя А. И. Смирнитский, старец с обличьем пустынника, уставший и от жизни, и от уголовных драм. Годом раньше он разменял восьмой десяток, был глух, забывчив, в кресле кормчего чувствовал себя как в гамаке после должности, бумаги его давно не грели, и в протоколах, надо думать, он уже не переставлял слов.

Я далек от мысли, что соображения, только что высказанные, подводят черту, ставят точку. Спор не окончен, спор начат. Несомненно одно: сторонники альтернативы напрасно защищают свои редуты извлечениями из речи молодого Ульянова, хотя бы потому, что запись ее противоречива.

9

Читатель уже давно заметил, по-видимому, что автор непоследователен в своих планах: ни обещанного «путешествия по Ленину», ни Петербурга, ни Самары. География поиска - Шилан, Сызрань, Безенчук, Алакаевка, Бугуруслан - все та же Самара, Самарщина. Я слишком забился в прошлое этого края. Подслушиваю в коридорах окружного суда горькие мужицкие сетования на бесхлебье, холеру, урядника, вместе с Ульяновым и его друзьями хожу в железнодорожные мастерские, на мельницу, слушаю рассказы о Марксе, о классах, бываю на журфиксах разномыслящей интеллигенции, у дантистки Кацнельсон, у судебного следователя Тейтеля…

Окунувшись в 19-е столетие, называют Рабочую улицу - Почтовой, Некрасовскую - Предтеченской, говорю Самара, когда надо сказать Куйбышев.

Оставить Куйбышев я не могу. Здесь я должен услышать живое слово о Ленине. Конечно, мост, который должна перебросить память, громаден - три четверти века. Но ведь возможно! Николаю Куклеву, оправданному судом по требованию Ленина, если он ходит еще по земле, 85 лет [53]. А солдатскому сыну Репину? Столько же. А их детям? Да ведь и внуки знают порой судьбы и трагедии своих дедов.

В Шилане помнят деревенского портного, что обидел царя, осрамил «гневом и словом» бога и богородицу, был схвачен, судим, и только защита Ленина избавила его от суровой расплаты. Портного помнят - балагур, песенник, обладал красивым сильным голосом, шил всякое, и очень здорово; портного помнят, о защитнике знают из газет54.

- Да вы что, не читали?

Тот же вопрос ожидает вас и в Березовом Гае. 11 марта 1892 года в окружном суде по временному уголовному отделению Ленин произнес слово в защиту двух батраков-березовогайцев, обвинявшихся в голодной краже. Снисходительное наказание - вот чего добилась защита. И только об этом поведают вам в Березовом Гае [55].

А что скажут в Безенчуке?

Старость приметна. Самого молодого гражданина Бе-зенчука не знает никто, самого старого знают все. Но что знает сам он о тех, кто знает его, о прошлом их маленького станционного городка, о драме, разыгравшейся на пакгаузном пути 8 мая 1891 года в 4 часа 30 минут по петербургскому времени?

Мы сидим в садике за дощатым латаным сарайчиком под открытым весенним небом. Показываю рукой в сторону железнодорожного полотна.

- Тело мальчика подняли вон там, сразу за водокачкой. Не помните такого происшествия?

- Такое происшествие было. Я работал на станции Мыльная. И вот, когда на Мыльной случился похожий случай, дежурный по станции рассказывал, как в Безенчуке накрыло мальчишку вагоном. Кого тогда судили за это, не помню. Не берусь сказать, и кто был защитником.

Иван Петрович Кувшинов - давнишний пенсионер. На станциях Безенчук, Мыльная, в других пунктах дороги он трудился более 55 лет, был переписчиком вагонов, телеграфистом, кассиром. Помнит Бонди, инженера путей сообщения, эксперта по делу Н. Языкова и И. Кузнецова, выводами которого Ленин успешно обосновывал свою защитительную позицию, помнит Генрио, свидетеля по делу, удивительно зримо рисует захолустную станцийку, где лишь несколько раз в сутки бил станционный колокол, но вот о подсудимых, о том, оставили ли они кого-нибудь в Безенчуке, ничего не знает.

Фиаско?

Не совсем.

Прощаясь, я уношу с собой не только старый Безенчук, фон происшествия, но и догадку, каким должен быть мой следующий шаг к человеку, что видел Ленина в самарские годы.

Большой сивобородый дед принес как-то в музей Ильича в Куйбышеве плохонький венский стул и попросил разрешения пройти к директору.

- Когда в этом доме жил Ленин, - говорил он у директора, расставляя слова степенно, с паузами, - я был мальчишкой и жил в доме через дорогу. Мои братья тогда держали портновскую мастерскую… Не знаю, сидел ли Ленин на этом стуле, но он бывал у нас, шил сюртук у старшего брата, а стул этот стоял тогда в нашем доме. Он остался один, этот стул, и я хочу подарить его музею…

Стул записали в книги музея, немножко подновили и в общей семье, с такими же собратьями из гнутого дерева, поставили в бывшей гостиной Ульяновых.

В другом случае тот же дед и в том же музее держал слово на обсуждении работ пензенского художника Б. Лебедева, и это его слово также относилось к Ленину. Обсуждалась выставка широко известной в стране ленинской серии картин и рисунков художника.

Дед поднялся последним.

- Я не художник и не историк, - сказал он. - Я - портной. И вот, как портной, хотел бы заметить, что верхний карман на сюртуке Ленина нарисован не с той стороны… Верхний сюртучный карман кроили и ставили слева, а не справа. Может, это не имеет значения, но вот как-то… Неловко, что ли…

Дед мог бы сказать прямее: художник нарисовал карман не там, где пришил его мой старший брат. Но сказать так значило выставить какую-то свою причастность к сюртуку, и он сказал по-другому.

- Скромен, памятлив, и чем-то похож на Толстого? - спрашиваю рассказчика, припомнив уверения проводника вагона о том, что старого самарца, встречавшего Ленина, не трудно узнать по толстовской бороде.

- А что вы думаете? Похож поразительно. Его пригласили однажды в студию художников-любителей, как натурщика, и все сорок карандашей воспроизвели Толстого.

Диалог, что пойдет ниже, состоялся в приемной комнате Госархива. Я спросил:

- Ну что ж,