В тела свои разбросанные вернитесь - Филипп Фармер

Фригейт все еще дрожал от возбуждения: он был очень доволен собой.

— Я боялся, что за столько лет я размягчусь, — сказал он. — Ведь это было так давно и на другой планете. Может быть, мы здесь для того, чтобы простить наших врагов и бывших друзей или чтобы простили нас. Но с другой стороны, я подумал: «Может, мы здесь для того, чтобы вернуть себе кое-что, что упустили на Земле». Что вы на это скажете, Лев? Вы бы хотели получить возможность поджарить Гитлера? На очень медленном огне, а?

— Я не уверен, что можно ставить на одну доску плута-издателя и этого наци, — вспыхнул еврей. — Нет, я бы не хотел жарить этого негодяя на огне. Я бы скорее уморил бы его до смерти… Или кормил бы его так, чтоб он только не подох с голоду. Но, наверное, я бы и этого не стал делать. Что в этом хорошего? Разве это заставит подлеца хоть чуть-чуть измениться, разве он тогда поверит, что евреи тоже люди? Нет, я бы ничего не стал с ним делать, будь он в моей власти. Я бы просто убил его, чтобы он больше не смог причинять зло другим. Но я не уверен в том, что убийство означало бы, что он останется мертвецом навеки, тем более здесь.

— Вы настоящий христианин, — осклабился Бартон.

— Прошу вас, прекратите лицемерить и юродствовать, — твердо сказал Фригейт.

— Я знал, что вы настоящий друг, спасибо, — кивнул головой Руах. — Можете впредь на меня во всем полагаться, Питер.

Во второй раз Бартон услышал фамилию Гитлер. Он хотел бы все узнать об этом человеке, но сейчас нужно было отложить все разговоры до завершения строительства хижин.

Все дружно взялись за работу. Одни нарезали траву маленькими ножницами, которые они обнаружили в своих чашах. Другие залезли на железные деревья и срывали огромные треугольные зеленые с алым узором листья. Крыши, конечно, оставляли желать лучшего. Бартон взял себе на заметку найти профессионального кровельщика и научиться у него его искусству. Кроватями, как решили все, будут просто охапки травы, по верху которых будут укладываться связки мелких листьев железного дерева. Одеялами должны были служить другие охапки этих же листьев.

— Слава богу или кому там еще, что здесь нет насекомых, — заметил Бартон.

Он поднял серую металлическую кружку, в которой еще оставалось около ста граммов водки, напитка, лучше которого ему так и не доводилось пробовать.

— За того, кем бы Он ни был, — провозгласил он тост. — Если бы Он поднял нас только для того, чтобы мы жили на точной копии Земли, то мы бы делили свое ложе с десятком тысяч разного рода кусающихся, царапающихся, жалящих, щекочущих, кровососущих паразитов.

Они выпили и еще некоторое время сидели у костра, курили и разговаривали. Тени сгущались, небо потеряло голубизну, и огромные звезды, которые до наступления сумерек были едва видны, теперь расцвели вовсю. Небо этой планеты сверкало на славу!

Бартон встал, прошел на другую сторону костра и сел на корточки рядом с Алисой. Она только что вернулась, уложив спать в одной из хижин Гвиневру.

Он протянул пластинку жвачки Алисе и произнес:

— Я только что взял себе половинку. Не угодно ли вам другую?

Она равнодушно посмотрела на Бартона и презрительно скривила губы:

— Нет, благодарю вас, сэр.

— Здесь восемь хижин, — усмехнулся Бартон, хотя его голос звучал без тени иронии. — Нет никаких сомнений, кто с кем будет разделять этой ночью постель. Кроме разве что Вильфреды, вас и меня.

— Я не думаю, что в этом могут быть какие-то сомнения!

— Значит, вы спите с Гвиневрой?

Она даже не посмотрела в его сторону. Он посидел рядом еще несколько секунд, затем встал и вернулся на свое прежнее место, рядом с Вильфредой.

— Вы можете уйти отсюда, сэр Ричард? — поинтересовалась та, скривив губы. — Черт меня побери, но я не люблю быть второй на очереди. По крайней мере, вы могли бы поинтересоваться ее мнением, когда вас никто не видел. А так как у меня есть кое-какая гордость, то очень прошу вас, сэр, перебраться от меня куда-нибудь подальше.

Минуту Бартон молчал. Его первым побуждением было обругать ее изысканно грязными выражениями. Но потом он понял, что она права. Он слишком высокомерен с этой женщиной. Даже если там, на Земле, она и была продажной девкой, она имела право на человеческое обращение. Тем более, что, как она утверждала, до проституции ее довел голод. Правда, Бартон довольно скептически отнесся к этим словам, но не высказывать же громогласно свои сомнения по этому поводу? Очень многие проститутки находили рациональные извинения своей профессии. У них всегда были оправдания относительно вступления на путь торговли своим телом. И все же ярость, с которой Вильфреда набросилась на Смитсона, и ее поведение с Бартоном говорили, что она в чем-то искренна…

Наконец, он встал и произнес:

— Я вовсе не хотел вас обидеть, поверьте мне.

— Вы в нее влюблены? — спросила Вильфреда, подняв на него взгляд.

— Только одной женщине я говорил, что люблю ее! — гордо заявил Бартон.

— Своей жене?

— Нет. Девушке, которая умерла прежде, чем я смог на ней жениться.

— А сколько лет вы были женаты?

— Тридцать девять лет, хотя вас это совершенно не касается.

— Черт меня побери! Столько времени вместе, и вы ни разу не сказали ей, что любите?

— В этом не было необходимости! — заявил он. И пошел прочь. Он выбрал себе для ночлега хижину, которую занимали Монат и Казз. Казз уже похрапывал. Монат курил марихуану, опершись на локоть. Монат предпочитал ее табаку, поскольку вкус этой травки напоминал ему табак его родины. Однако марихуана почти не действовала на него, тогда как табак иногда давал мимолетные, но довольно яркие видения.

Бартон решил сохранить остаток, как он называл, «мечтательной резинки». Он соврал Алисе, что уже использовал жвачку, надеясь, что той ничего не останется делать, как согласиться на его предложение. Поэтому он закурил сигарету, хотя и знал, что марихуана, возможно, сделает его обиду и опустошенность еще более страшными. От нечего делать он стал расспрашивать Моната о его родной планете. Все это очень интересовало его, но марихуана не оправдала его опасений, и под все более слабеющий голос инопланетянина он поплыл далеко-далеко…

…прикройте сейчас же глаза, мальчики! — приказал Джилкрист в своей раскатистой шотландской манере.

Ричард взглянул на Эдварда. Тот ухмыльнулся и поднес руки к глазам. Он определенно подсматривал в щелочки между пальцами. Чтобы не отставать от брата, Ричард тоже прикрыл глаза руками, но продолжал стоять на кончиках пальцев. Хотя и он, и его брат стояли на ящиках, им все же нужно было вытягиваться, чтобы видеть поверх голов стоящих впереди взрослых.

Теперь на подпорке покоилась голова женщины. Ее длинные каштановые волосы свисали на лицо. Он хотел разобрать выражение ее лица, смотрящего вниз, на корзину, дожидавшуюся ее или, вернее, ее голову.