В тела свои разбросанные вернитесь - Филипп Фармер

— Несомненно одно, — сказала она, широко улыбаясь и глядя на Алису, — сначала я сошла с ума, а уже потом умерла.

Слушая все это, Алиса Харгривс отодвигалась еще дальше. Бартон усмехнулся, размышляя о том, как бы она повела себя, узнав, что он сам мучился от этой болезни, которую подцепил от девушки-рабыни в Каире во время своего паломничества в Мекку в 1853 году под видом мусульманина. Его «излечили», и мозг его физически не пострадал, хотя нравственные мучения были очень сильны. Но ведь главное состояло в том, что Воскрешение снабдило каждого свежим, молодым и здоровым телом, и то, что с кем-либо происходило на Земле, не должно влиять на их отношения здесь.

Но «не должно», однако, вовсе не означало «не будет».

Он, по сути, не мог ни в чем упрекнуть Алису Харгривс. Она была продуктом своего общества и, подобно всем женщинам, являлась тем, чем сделали ее мужчины, и у нее был сильный характер и гибкость ума, позволявшие подняться над некоторыми предрассудками своего времени и своего класса. Она достаточно хорошо приспособилась к наготе, она не была открыто враждебна или высокомерна к несчастной девушке. Ночью она вела себя с Бартоном так, будто в ней не было никаких ограничений, ни явно, ни тайно внушенных за всю прожитую жизнь на Земле. И это случилось в первую ночь ее жизни после Воскрешения, когда она просто обязана была стоять на коленях и петь Осанну, потому что она «грешила», и обещать, что никогда больше не будет «грешить», и таким образом пытаться спастись от Геенны Огненной.

Все время, пока они шли по равнине, он думал о ней, время от времени поглядывая в ее сторону. Отсутствие волос на голове делало ее лицо гораздо старше, но отсутствие волос в области паха — похожей на ребенка. В них всех заложено это противоречие: старики и старухи выше шеи, дети — ниже пояса!

Он поотстал, пока не оказался рядом с Алисой. Они шли за Фригейтом и Логу. Вид этой женщины доставлял определенное удовольствие, и это как-то скомпенсировало его огорчение, так как он догадывался, что разговор с Алисой ни к чему не приведет. У Логу была красиво округлая задняя часть тела, ее ягодицы — как два яйца. Она покачивала бедрами так же обворожительно, как и Алиса.

— Если прошлая ночь причинила вам такие сильные страдания, то почему вы остались со мой? — тихо спросил он.

Красивое лицо Алисы исказилось и стало уродливым.

— Я не осталась с вами! Я осталась с группой! Более того, я все обдумала, что касается прошлой ночи, хотя это было очень мучительно для меня. Но я должна быть честной. Это наркотик заставил нас вести себя как… ну так, как мы себя вели. И я не сомневаюсь, что и вы думаете точно так же, как и я.

— Значит, на повторение нет никакой надежды? Совсем никакой?

— Как вы можете еще говорить об этом! Конечно же, нет! Да как вы осмелились просить об этом?!

— Я вас не принуждал, — пожал плечами Бартон. — Как я уже говорил, вы вели себя так, как и должны были вести, не сдерживай вас ваши внутренние запреты. Хотя эти запреты вовсе не такая плохая штука — при определенных обстоятельствах, таких как — ну… Допустим, вы являетесь законной женой человека, которого любите… человека, который живет на Земле, в Англии. Но не забывайте, что сейчас Земли для нас не существует и Англии больше нет. Так же как и английского общества. И если все человечество воскрешено и разбросано вдоль этой реки, вы все равно, скорее всего, больше никогда не увидите своего мужа. Так что считайте себя теперь незамужней. Помните? «…пока смерть нас не разлучит…» Но смерть вас разлучила — вы умерли. Кроме того, разве вы не произносили такие слова: «Нет браков на небесах!..»

— Вы богохульник, мистер Бартон. Я читала о вас в газетах и некоторые ваши книги об Африке и Индии и ту книгу о мормонах в Америке. Я также слышала рассказы. Большинству из них я не смела верить, настолько порочным вы были в них представлены. Реджинальд кипел от негодования, когда прочел вашу книгу «Касида». Он сказал, что не потерпит такой мерзкой, безбожной литературы в своем доме. Мы тогда сожгли в печке вашу писанину.

— Если я настолько порочен, а вы себя ощущаете «падшей женщиной», то почему же вы не уходите?

— Неужели я должна снова все повторять? В другой группе могут оказаться мужчины еще хуже. И как вы уже любезно подчеркнули, вы не принуждали меня. В любом случае, я уверена, что у вас есть что-то вроде сердца под оболочкой циника и насмешника. Я видела, как вы плакали, неся рыдающую Гвиневру.

— Вы разгадали меня, — улыбнулся Бартон. — Ну что ж, очень хорошо. Пусть будет так. Я стану рыцарем. И поэтому оставлю все попытки соблазнить вас или каким-то образом приставать к вам. Но когда в следующий раз вы увидите, что я жую резину — прячьтесь. Во всех остальных случаях, я даю честное слово, вам нечего меня опасаться. Правда, до тех пор, пока я не нахожусь под влиянием этой жвачки.

Ее глаза округлились, и она остановилась.

— И вы намерены снова попробовать эту гадость?

— А почему бы и нет? Она, возможно, и превращает некоторых людей в диких зверей, на меня она так не действует. Я не чувствую тяги к этому наркотику, и сомневаюсь, что привыкну к нему. Мне приходилось не раз курить опиум, вы это, должно быть, знаете, и у меня не выработалось привычки к нему. Видимо, у меня нет психологической предрасположенности к наркотикам.

— Я знаю, что вы не могли оторваться от рюмки, мистер Бартон. Вы и это тошнотворное создание — мистер Суинберн…

Она умолкла. Ее окликнул какой-то мужчина. И хотя она не понимала по-итальянски, она заметила непристойность его жестов. Алиса вся вспыхнула, но продолжала идти не останавливаясь. Бартон посмотрел на мужчину. Это был хорошо сложенный смуглый юноша с большим носом, маленьким подбородком и близко расположенными глазами. Его речь была насыщена словами из воровского жаргона Болоньи, где Бартон провел много времени, изучая гробницы и останки этрусков. За этим парнем стояло еще с десяток мужчин, которые вели себя так же вызывающе и были столь же зловеще неприятны. Еще дальше, немного в стороне, стояло несколько женщин. Было очевидно, что эти молодцы хотели пополнить свою группу женщинами, а также не прочь были получить каменное оружие группы Бартона. Сами они были вооружены только чашами и бамбуковыми палками.

Бартон отрывисто скомандовал, и его люди сомкнулись вокруг него. Казз не понял слов, но сразу же сообразил, что происходит. Он чуть отстал и занял позицию с тыла. Его звериная внешность и огромный каменный топор несколько охладили пыл болонцев. Но они двинулись за группой Бартона, отпуская грубости и угрозы, хотя и не приближаясь. Однако, когда начались холмы, вожак подал команду, и они пошли в атаку.

Юноша с близко поставленными глазами, вопя и размахивая чашей, кинулся на Бартона. Тот оценил ситуацию и метнул свое бамбуковое копье в тот момент, когда чаша описывала дугу позади болонца. Каменный наконечник вошел в солнечное сплетение вожака, и тот завалился набок вместе с воткнувшимся в него копьем. Неандерталец ударил одного нападавшего по руке, выбив у него чашу. Затем отпрыгнул назад и ударил топором по макушке другого. Тот осел с окровавленным черепом.