Моя тропа. Очерки о природе - Дмитрий Житенёв

Бывает! За пять лет ни одной осечки, а тут такой подвох. И почему именно сегодня, и почему именно этот патрон?

А если бы он не ушёл, этот шатун?

Октябрь. Облака серые, плотные мчатся низко – кажется, цепляют верхушки сосен. С севера, откуда рвётся ветер – клик лебедей.

Вот они! Семь белых птиц косым строем стремительно идут под самыми облаками, иногда исчезая на секунду в сером месиве.

Лебеди мерно работают крыльями, и стремительность лебединого косяка не была бы заметна, если бы вместе с ними, пристроившись к ним немного позади и справа, не мчались бы три гуся. Гуси машут крыльями чаще, и кажется, что они стараются догнать лебедей.

Правее гусей и тоже чуть поотстав, неистово молотя крыльями, несутся два чирка, прибившихся к лебедям и гусям. Словно маленькие детишки догнали взрослых и стараются удержаться с ними наравне, чтобы защититься от непогоды.

Это были последние пролётные птицы, а уже к вечеру повалил снег.

Валит снег, постепенно заволакивает пеленой всю округу. Конец лету, конец осени. Вот и зима.

Снежные хлопья, сырые и крупные, летят прямо к чёрной поверхности Печоры и исчезают, коснувшись воды, будто их и не было. Словно перешли они в другое измерение.

Снег накрыл траву, навис на кустах. Берег Печоры уже белый, и только на заплёсках – тёмная мокрая полоска песка, а голые камни, выступившие над водой, будто надели белые шапочки.

Пуночка.

Над самым обрывом в траве, присыпанной снегом – огромная стая пуночек. Их так много, что кажется, будто на землю бросили пёстрый шевелящийся ковёр. Вспугнутые, пуночки все разом срываются под высокий обрыв, мелькая над чёрной водой белыми пятнышками крыльев, словно крупные хлопья снега, несомые ветром.

Снизившись почти до воды, они плотной стайкой делают круг, возвращаются, снова усаживаются по краю обрыва, копошатся в траве, собирают опавшие семена, наедают жирок – впереди длинный путь на юг над тайгой и болотами, уже заваленными первым снегом.

Шуга шла уже несколько дней, сплошняком. Печора была забита льдом от берега до берега. Одному в лодке переплыть её было трудно, могло так затереть, что унесло бы далеко вниз по течению. А оттуда до посёлка уже не подняться.

Ночью очень сильно замораживало, и льдинки, большие и малые сталкивались боками, тёрлись друг о друга, шуршали и звенели. Над рекой в это время стоял немолчный, какой-то стеклянный шорох.

И вот, наконец-то, ночью ударил такой морозец, что льдинки начали стремительно смерзаться в ледяные поля. Они тормозились на мелких местах, останавливались. В них упирались новые и новые льдинки, громоздились, обламывая края, и накапливались то в одном месте, то в другом.

К утру Печора стала.

Ночь. Морозная северная ночь. Небо усыпано мириадами ярких неподвижных звёзд. Таких звёзд в городах мы никогда не видим. Здесь, в таёжной глуши, вдали от городского смога и уличных фонарей они являются нам во всей своей неисчислимости. Кажется, что местами и промежутков-то между ними нет. Млечный Путь перекинулся через всё небо гигантской аркой и светит на тайгу, заваленную снегом. Его призрачное сияние отражает снежная пелена. Этого света достаточно, чтобы привыкшие к ночи глаза различали и детали леса, и вершины деревьев на фоне неба, и лыжню, которая ведёт меня к недалёкой уже избушке.

Мерно шуршат лыжи, чуть слышно позвякивает что-то в рюкзаке. На бороде, усах и шапке-ушанке намёрз иней. Мороз – под тридцать, воздух будто загустел, а лыжи почти не катятся. Снег на лыжне, словно песок, и сильно не разбежишься – нéкать. Однако я знаю, что впереди меня ждёт моя охотничья избушка-зимовейка – четыре бревенчатых стены, крыша да небольшая жестяная печка. Я знаю, что там есть дрова, что скоро в ней запылает огонь, а в избушке через четверть часа будет жарища. Только из тёмных углов, от низкой двери и крохотного, в морозных узорах, оконца будет потягивать холодом. И в стынущей ночной тайге, где светятся под звёздным небом снеговые поляны и щёлкают, лопаясь от мороза, деревья, мой временный дом, моя избушка будет маленьким островком жизни и тепла…

Свежий снег со следами зверей принято называть Белой книгой. Эта книга издаётся один раз в году, когда падает первая пороша, а первые звери, большие и малые, отпечатают на ней первые строчки своих следов, свои автографы.

Каждый новый снегопад – это новая страница. Новые рассказы о потаённых лесных делах пишут на ней лесные жители. Тут и кровавые драмы, и мирные встречи, и любовь.

Нет снегопада – каждый зверь пишет так много, что потом не распутаешь. И всякий норовит поперёк чужой строчки написать своё. Кто с утра до вечера, а кто с вечера до утра. Охотники говорят – многоследица.

Конечно, непосвящённому человеку, который не может отличить следа белки от заячьего, нипочём не узнать о лесных тайнах. Это всё равно как открыть книгу на незнакомом языке и пытаться её прочитать. Но для того, кому звериные следы родная речь, листать белую книгу одно удовольствие. Когда стоишь около следа, то словно наяву перед тобой пробегает тот, кто здесь был недавно. У каждого свой почерк, свои повадки, свой характер.

Мелкота лесная, полёвки да землеройки, ровненько прострочили гладь снежной страницы от куста до куста. Сами под снегом хоронятся.

Выдра пересекла Илыч. Снято с самолёта.

Вот росомаха направилась разведывать новые места. Прямая тропа из сдвоенных следов тянется порой не один десяток километров. Росомаха – лесной марафонец. Редко она переходит на шаг. Вдруг свернул след под прямым углом в сторону. Наверное, одушило росомаху запахом падали или живого зверя – надо проверить, что это там в стороне лежит или сидит.

След выдры – то характерные прыжки, то ну прямо борозда от саночек, когда она на брюхе прокатывается по снегу. Когда выдра идёт по льду реки, которая сильно петляет, то старается, как говорят охотники, резать мысы. Это она пользуется узкими перешейками между поворотами речки, чтобы сократить себе путь. Если идёшь по незнакомой речке и видишь, что выдровый след пошёл на берег и в лес, смело иди по нему, и ты тоже сократишь свою дорогу на целый поворот реки.