Моя тропа. Очерки о природе - Дмитрий Житенёв

Недоставало только звериного хрипа и рычания, но рыбы ведь немы. Зато сквозь отчаянный плеск воды было слышно, как глухо гремит галька под ударами длинных и твёрдых тел этих сёмг.

Потом они расцепились, один из них повернул вниз по течению, разметал грязь и муть и ушёл на глубокое место.

Второй самец, победитель, остался на месте. Нам было видно его хорошо. Он стоял, подставив своё страшное, изуродованное природой рыло навстречу свежей струе, которая накатывалась на него чистотой, слизывая грязь со дна, промывая каждый камень. В этом месте появилось много свежих камней, которые сёмги в драке перевернули и очистили своими боками и хвостами от тины, водорослей и водяного мха.

Увидеть такое можно нечасто.

Эту чёрную корягу на берегу я увидел сразу, как только выплыл из-за поворота речки. Метров с семидесяти. Коряга как коряга.

Только когда подъехал к ней на расстояние выстрела, понял, что никакая это не коряга и никогда она здесь не лежала. Это ведь глухарь! Глухарь вышел вечером на берег клевать гальку! А я, балда, не смог понять сразу, что это за «коряга»! Охотник! Корягу от глухаря не отличил!

А когда подъехал совсем, ближе, чем на выстрел, глухарь дёрнул вытянутой шеей, превратился из коряги в настоящего глухаря и с настороженной степенностью пошёл к лесу, редко переставляя ноги и глядя только на меня.

Я успел всё-таки развернуть лодку носом к птице, быстро положил весло, поднял ружьё и прицелился. Но только я представил себе, как подбитый глухарь начнёт сейчас бить твёрдым крылом по камням и траве, лодка качнулась, и дробь ударила перед глухарём в берег.

Загрохотали широкие крылья, развернулся веер хвоста и пропал в плотном прибрежном ельнике. Только ветки качнулись.

Лодка стукнула днищем по обкатанным камням. Я выскочил на берег, на ходу скидывая плащ и полушубок и путаясь в них. Забежал в лес. Тишина. Слышно только, как волна от лодки тихонько плюкает в камушки. Иду осторожными шагами – сучок не треснет.

…Но он меня обманул, негодяй! Пропустил, затаившись в пяти метрах за гнилым пнём, а потом взорвался и, метнувшись за крайнюю на берегу ель, улизнул на другую сторону реки.

На этот раз я даже выстрелить не успел.

Примерно за неделю до октябрьских праздников погода совсем испортилась, повалил мокрый снег. Шёл он почти всю ночь. К утру заморосил дождь и на рассвете кончился. Было пасмурно.

Заведующему лосефермой Михаилу Вениаминовичу Кожухову сообщили из леспромхоза, что за аэродромом неподалёку от лесовозной дороги видели двух быков-лосей. Они там дрались. У лосей гон ещё продолжался, и дикие частенько приходили на лосеферму «в гости» к домашним гонным лосихам.

Место, о котором сказали Кожухову, было такое, где наши лосефермские быки вроде бы и не должны были в это время ходить. Разрешения на отстрел лосей мы уже к этому времени получили, и он предложил мне сходить проверить это место: «Если быки там дикие – отстреляем. К празднику будет мясо в посёлке».

Вот мы и пошли туда. Оба с карабинами. Пришли к тому повороту, где леспромхозовские видели быков. Точно, два следа. Один – очень крупный, а второй – поменьше. По ним было видно, как эти быки сражались, пихали друг друга рогами. Большой так напирал на меньшого, что тот ехал метра три-четыре задом, оставляя борозды от каждого копыта. Мы всё внимательно рассмотрели и увидели, что оба лося направились в сторону лосефермы огромной старой вырубкой по заброшенной лесовозной дороге.

Тишина – великая. Только за лесом глухо постукивает дизель леспромхозовской электростанции. В воздухе висит сырость, даль – словно в тумане, а снег – по щиколотку, мокрый. Он прикрыл и траву, и кустики, и старые сучки деревьев на земле. Всё вокруг отсырело так, что наших шагов не было слышно совершенно. Для скрадывания зверя лучше погоды не придумаешь.

Следы лосей тянулись рядом, метрах в трёх-четырёх друг от друга. Иногда видно было, как большой делал выпад в сторону меньшого, тот отскакивал, но потом они снова выравнивались и шли, как говорится, плечо в плечо.

Перед тем, как мы начали тропить этих зверей, Кожухов мне сказал, что надо быть повнимательнее, если мы этих лосей вытропим и придётся стрелять. Внимательнее потому, что можно застрелить домашнего быка. В то время на лосеферме был прекрасный бык-производитель по кличке Бурый, пяти лет от роду, большой и сильный. «Одним словом, – говорит Кожухов, – смотри на уши. Если ухо резаное наполовину, не стреляй». Ну, это все знали хорошо – у домашних лосей половину одного уха отрезали ещё в младенчестве, чтобы потом их отличить на расстоянии, когда домашние уходили на вольный выпас.

Идём по следам, которые ведут нас к островку осинника, оставленного лесорубами прямо посреди этой самой вырубки. Я иду между следов лосей, а Кожухов – справа и немного впереди.

Мы уже поравнялись с осинником, а он начинался слева метрах в десяти, когда следы показали, что лоси потоптались на одном месте, большой пошёл вперёд, а меньшой свернул влево, пересёк след большого и ушёл в кусты. Я посмотрел на Кожухова, чтобы знаками объяснить ситуацию, и вдруг увидел, что он строит мне какие-то непонятные гримасы и показывает карабином, словно пальцем, на кусты.

Я осторожно скосил глаза влево и увидел такое, что меня бросило в жар! Всего в каком-то десятке шагов (потом мы посчитали – в двенадцати) почти на открытом месте, спиной к нам лежал огромный лось с широченными рогами и спокойно жевал жвачку! Я услышал даже, как у него заурчало в брюхе!

Секунды замешательства – чего он лежит? Домашний? А, может, всё же дикий? Стрелять? Или нет?

Я вскинул карабин – лось мгновенно вскочил и ломанулся в кусты. Рога! Какие рога!! И тут же крик Кожухова: «У-уши!» А уши-то прижаты! Как стрелять?! Когда лось уже скрывался в кустах, я увидел, наконец, что уши в порядке, нерезаные, и выстрелил. До сих пор не знаю, куда стрелял. Вероятно, пуля пошла выше головы зверя, потому что я высматривал его уши и непроизвольно поднял ствол карабина. Это сейчас я так долго всё описываю, а тогда это произошло за две-три секунды! Буквально мгновения!

После выстрела я рванул по лосиному следу сквозь кусты, осыпая на себя мокрый снег и перескакивая через пни и валежины. Надо было успеть выстрелить, пока лось будет на вырубке, на чистине. Я слышал, как Кожухов шёл где-то рядом и искусно имитировал голос лосихи в течке: «Э-е! Э-е-е! Э-е!» Было очень похоже, но моего лося это не привлекло и не остановило. Точно – это был дикий лось!

Когда я продрался через заросли, он шёл на махах у края вырубки метрах в трёхстах от меня. Я привалился к какой-то сушине и, пытаясь унять дыхание и колотящееся сердце, послал в его сторону четыре пули. Все мимо!

Лось скрылся за деревьями. Всё! Конец биатлону!

Как я себя ругал! Какими только словами не обзывал и себя и Кожухова за его «у-уши!» Хорошо, что он этого не слышал. Через пару минут мы сошлись и направились к тому самому месту роковому. И тут выяснилось ещё вот что.