К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни - Николай Николаевич Новиков

в жизни, тому недоступно опасение за свою же совестливость в своем печатном слове. Развитое чувство нравственного и гражданского долга и опирающееся на него самоуважение могут служить, бесспорно, достаточными спасительными ручательствами за невозможность преступных поползновений в жизни и печати. Устойчивыми самовозбуждениями личной совести поднимавшиеся до нравственной свободы и ею вдохновлявшиеся люди могли и не предполагать возможности ни явной, ни тайной преступности в печати. В чистых руках их печать честно и настойчиво служила проведению в жизнь высших идеалов добра и правды и сама же отвергла бы с негодованием малейшую тень посягательства на их святость.

Требовательное бескорыстие искренних образовательных стремлений не позволяло мыслящим людям той эпохи понижаться до праздных поисков и напрасной погони за чуждыми русскому духу отвлеченными теориями нигде не существующей личной политической и гражданской свободы. Отмеченные истинным достоинством люди по себе знали, что обязательное для каждого человека участие в требуемых жизнию улучшениях личного и общего политического и гражданского быта ограничивается непоколебимой личной устойчивостью в нравственном самовозбуждении к «правде и правдоподобию истины», как в мысли, так и в жизни. Горестным и до некоторой степени обидным для России исключением были декабристы; но друг и недруг знают, что неотвратимый Молох заносных политических лжеучений никогда не похищал у России так искренно заблуждавшихся и более бескорыстных жертв.

Просветительные влияния литературных людей того времени простирались далеко за пределы столичных средоточий умственного движения. Преобладавшие в печати над экономическими расчетами и политическими мечтаниями высокохудожественные идеалы и стремления составляли умственную и нравственную пищу в средних слоях родового поместного дворянства в губернских и уездных городах. Даже по селам и деревням, в самых отдаленных захолустьях можно было встретить образованных людей, следивших за литературою и занимавшихся ею. Дня примера можно указать на родину Батюшкова, Вологду. В стихотворении, написанном М.Н. Муравьевым в виде послания к известному в свое время вологодскому помещику Афанасию Матвеевичу Брянчанинову под названием «Сельская жизнь», сохранились привлекательные черты сельского житья-бытья просвещенных людей между зажиточными землевладельцами того времени:

Так, Брянчанинов, ты проводишь дни спокойны,

Соединяя вкус с любовью простоты:

Из лиры своея изводишь гласы стройны

И наслаждаешься хвалами красоты.

Формальная сторона этих четырех стихов оправдывает жалобу Батюшкова на «русский язык, громкий, сильный и выразительный, но хранивший еще некоторую суровость и упрямство, не совершенно исчезавшие даже под пером опытного таланта, поддержанного наукою и терпением» (I, 33). Зато содержание дает разуметь, как умел жить и чем наполнял досуги A.M. Брянчанинов. Как жил он, так жили и многие другие помещики.[56] Наглядными доказательствами тому служат оставленные ими богатые собрания древностей, многотомные библиотеки и драгоценные для истории русского общества записки. Составители последних видимо одушевлялись благороднейшею потребностью отдавать отчет самим себе в своей жизни и заботиться о передаче в потомство своих идеалов и образовательных стремлений. Просвещенным уменьем соединять художественный вкус с «любовью простоты» в сельскохозяйственном трудовом быту наполнялась скромная провинциальная жизнь и не могла плодить между людьми, верными заветным преданиям родины, ни «изгоев» — пленников чужих небес, ни праздных скитальцев, убивающих время в чаду столичного или заграничного безудержья. Редко кто понижался до бессодержательности в домашней жизни. Воспитанное под дедовским кровом большинство довольствовалось стародавним житьем-бытьем и в родном климате под родными небесами у родной же природы привыкало видеть своими глазами, что и

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык.

Ф.И. Тютчев.[57]

По селам и деревням с детства срастались добрые люди и своим детям давали возможность срастаться с народным бытом. Так преемственно сама собою слагалась самородная и повсюдная сила русской жизни и сама же учила все слои населения сживаться с простотою народной жизни и с «народным инстинктом, полным веры и самопожертвования»[58]. Так прямо из живой жизни в живые души самых заурядных людей врастало разумение того ее духа, глубочайший смысл которого поэтически образно уловлен Тютчевым в четырех стихах:

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.[59]

В творческом духе всенародной жизни, несмотря на сравнительную отсталость России, коренилась неодолимая для чуждых западноевропейских духовных и политических стремлений оборонительная сила национальной самобытности. Движимые благородным самовозбуждением этой силы, образованные люди выходили тогда сильнее духом, чище сердцем, тверже и производительнее в слове и деле, чем теперь. Излюбленные между ними и без формальных выборов становились, потому что жили-были связующим средоточием и деятельными двигателями общества. В живом единстве руководящих общественных сил с руководимыми совершалось преемственное самосоздание и коренилась наследственная самоохрана общества. И само оно, и каждый его член одушевлялись одинаковыми стремлениями, признавали одни и те же жизненные задачи своими общественными и частными и убежденно могли мыслить и высказывать правду: мы знаем

всё: ваш подвиг, наши блага

Что нам дано, чем быть должны.

В единстве общественного самосознания таилась и творческая

доблестным отцам присяга,

Что не изменят им сыны.

Кн. П.А. Вяземский.[60]

Таковы были в начале XIX столетия самородные цивилизующие и культурные силы и возбуждения русской самобытной жизни как в русском народе, так и в образованном русском обществе. Свое место было духу жизни, было свое и грехам удали. Ни жизнь, ни человек не разбивались зато о самих себя. Заболевший тяжким нравственным недугом, не отдавался безудержностью отчаяния, потому что в личном духе и опыте носил знание, где и в чем «одно есть тайное целенье» (М.Ю. Лермонтов) всех душевных и духовных немощей:

Когда, гоним тоской неутолимой,

Войдешь во храм и станешь там в тиши,

Потерянный в толпе необозримой,

Как часть одной страдающей души, —

Невольно в ней твое потонет горе,

И чувствуешь, что дух твой вдруг влился

Таинственно в свое родное море

И заодно с ним рвется в небеса…

А.Н. Майков.[61]

Художественная литература первой четверти текущего столетия представляет множество неумолимо осуждающих последнюю ее четверть доказательств, что содержание и формы русской жизни в то время были чище и святее, чем в нынешнее: истинно русская по духу и языку семья была прочнее, семейное воспитание сознательнее, общественная нравственность стыдливее и весь склад жизни благороднее, чем в два-три последних десятилетия. Духовная и жизненная дисциплина была