К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни - Николай Николаевич Новиков

начал истинного национального образования. С такими целями литературная борьба против увлечений щегольством чужеземства началась еще с половины прошлого века и — к слову сказать — упорно продолжается до сих пор, всё еще не достигая победного торжества. Первая четверть текущего столетия застала, однако ж, творческие силы общества на высоте призвания. Из последних поколений конца XVIII-го и первых поколений начала XIX-го века выделилось на все поприща жизни немало творчески способных руководителей. Доказать это значило бы переименовать ряды обессмертивших себя исторических деятелей того времени. Для целей занимающего читателей очерка достаточно напомнить нежданно быстрый и увлекательно пышный расцвет художественной литературы в русском обществе прошлых тридцатых годов. Это отрадное явление в истории русского просвещения было подготовлено, конечно, теми двумя-тремя предшествовавшими ему поколениями, среди которых родились и воспитывались все его представители.

Одушевлявшее их направление и тогда уже не было новостию. Гениальным творцом, первым поборником и первою жертвою русского национального самосознания в областях науки и литературы был еще Ломоносов. В начале нынешнего столетия немного насчитывалось достойнейших его последователей; но эти немногие уже приобрели вес при дворе и значение в обществе. Всё мыслившее в России того времени было наклонно подчиняться им тем охотнее, чем очевиднее становились за них новые требования самой жизни. Начало XIX века угрожало России великими политическими бедствиями: творческим силам национального гения предстояло подняться до полноты напряжения, чтобы объединить общество и народ в самоотверженном патриотическом одушевлении. Оно сказалось всепобедно в эпоху великой Отечественной войны. Спасительное торжество его поколебало духовное «чужевластие», без отпора державшее дотоле в пленительных сетях своих свободу созданий русского национального гения. И вот историческим судьбам России так посчастливилось, что

За стаею орлов двенадцатого года

С небес спустилася к нам стая лебедей,

И песни чудные невиданных гостей

Доселе памятны у русского народа.

А.Н. Майков.[54]

Эта «стая лебедей» творчески воспользовалась обаянием своей эпохи и, пока не охладело создавшее ее национальное одушевление, успела направить по идее Ломоносова современное ей движение научной и художественной мысли в России. Карамзин сделался самым влиятельным представителем возрождающегося национального направления в русской науке и литературе. С его легкой руки оно установилось навсегда, и как пережитые с тех пор, так и теперь переживаемые уклонения от него доказывают только, что общества, народы и государства направляются и управляются не всегда одинаково достойными выразителями своего исторического призвания.

Назвать Карамзина и близкий к нему литературный кружок, значит указать литературное исповедание, вызывающее в отечественной истории благодарные воспоминания о благороднейших его представителях и последователях. Всю свою жизнь они посвятили национальному просвещению своего общества, не переставая расширять личные образовательные знания по иностранным источникам. Беспристрастно всматриваясь в духовные сокровища и величавые создания западноевропейского просвещения, как в вековечное приобретение и общечеловеческое достояние христианской цивилизации, эти люди стремились перенести просветительное разумение создавшего ее духа в русское национальное самосознание, чтобы достигнутые ею успехи последовательно претворить в просветительные орудия русской жизни. Одушевлявшее их стремление срослось с человеческою их сущностию и вошло в их жизнь как важнейшая из составные ее частей. Ни один из них не отказывался ни от государственной, ни от общественной службы, но и ни один не щадил ни сил, ни досугов на самообразование и посильное просвещение своего общества. В этом смысле они были для России тем же, чем в свое время гуманисты для Западной Европы.

Подобно гуманистам, беспощадные к себе в служении своему призванию, они не обманывали себя тем с виду научным крохоборством, которое в коротеньких извлечениях и общих очерках повременной и поденной печати побирается и пробавляется так называемыми «последними словами науки». Самодеятельным трудом над непосредственным материалом и подлинными произведениями западноевропейских языков они приобретали обширные и основательные общеобразовательные сведения и, благодаря им, получили историческую известность таких много знавших людей, которых нельзя не признать просвещенными полигисторами. Такова вторая отличительная черта образованных людей того времени. В последние годы почтенный тип таких людей исчез в русском обществе. Нынешняя учащаяся молодежь на беду себе не видит их в жизни и не изучает по оставшимся от них произведениям. Не все старшие члены живущих теперь поколений лично знавали их, хотя все недавно пережили последние остатки полигисторства в лице таких выдающихся поэтов и писателей, какими были, например, кн. П.А. Вяземский, кн. В.Ф. Одоевский, Ф.И. Тютчев или А.С. Хомяков и Ю.Ф. Самарин. И эти достопочтенные представители полигисторства нового и, быть может, последнего в России склада уже заметно отличались от своих предшественников. При одинаково развитом одушевлении высшими идеалами науки, искусства и просвещения, новые полигисторы расходились в своих воззрениях на исторический путь и задачи русской жизни. В прежних полигисторских кружках шли оживленные споры о стилистической чистоте русского языка, и писатели, насильственно пестрившие его славянизмами, в насмешку над своими крайностями получили название славянофилов. Ни славянофилов, ни западников в смысле терминов, разделявших представителей литературного и научного движения в России на два до сих пор не совсем примиренные лагеря, в начале текущего столетия совсем не было. Подсмеивавшиеся один над другим борцы за чистоту родного языка равно одушевлялись русским национальным направлением и патриотическими целями. Все они были для своего времени истинно просвещенными, хотя не совсем еще русскими в нынешнем смысле, людьми. Не следует, однако, упускать из виду, что тогда Карамзин еще писал свою «Историю Государства Российского» и не напрасно напоминал «о любви к отечеству и народной гордости».

В особенную заслугу литературным людям прежнего времени следует поставить отличавший их нравственный склад, в силу которого мысль и слово не расходились у них с делом. Задушевные стремления свои они старались осуществить в жизни своей и своего общества — или, другими словами, были искренно и деятельно верны своему призванию. Высокой степенью искренности в убеждениях и верности нравственному долгу обусловливалась и высокая степень чести и честности в их личной и общественной мысли и жизни; отсюда же исходило и благородное самообладание в устном, письменном и печатном слове, — отсюда же жила-была и во всем образованном обществе повелительная сила многозначительного тогда общественного закона «Noblesse oblige»[55].

Общим отличием литературных людей того времени было и посильное стремление к свободе печати. Это стремление внушалось им не бессовестной притязательностию, но высокими достоинствами их литературного служения своему призванию. При развитых нравственных силах способные неуклонно следовать высоким нравственным правилам люди в личных и литературных, свойствах своих могли видеть столько же свое право, сколько и обязанность деятельно стоять за свободу печати. У кого есть совесть в душе и совестливость