Горе от ума? Причуды выдающихся мыслителей - Рудольф Баландин

«У него нашёлся научный оппонент, который начал оспаривать технологические процедуры чеканки. Спор… дошёл до оскорблений, причём в него были втянуты многие важные персоны, парламент и даже Королевский двор. Ньютон… не терпел никаких возражений, тем более обвинений, будто он занимается выпуском неполноценных, чуть ли не фальшивых денег. Была назначена высокая комиссия, которая, однако, признала правоту за оппонентом Ньютона по фамилии Шалонер.

Комиссия заключила, что он “убедительно показал прекрасный метод чеканки денег, который, несомненно, предотвратит фальшивомонетничество”. Автор этой передовой технологии чрезвычайно обрадовался и стал подозревать Ньютона в некоем злом умысле. В ответ на это “прославленный геометр”, как тогда называли “прославленного физика”, нанял нескольких квалифицированных сыщиков, чтобы те раздобыли ему компрометирующий материал на Шалонера. Они исполнили своё дело добросовестно, в результате чего Шалонер был обвинен в мошенничестве. Когда он, ничего не подозревая, появился в расположении Монетного двора, Ньютон приказал своим людям схватить его и бросить в тюрьму. Шалонер, естественно, возмутился и поднял шум. Особая комиссия признала действия Ньютона необоснованными, и узника выпустили на свободу».

В дальнейшем дело по настоянию Ньютона пересмотрели, обвинили Шалонера в государственном преступлении, присудив к смертной казни с предварительными мучениями. «Ньютон – страшное чудовище, – заключает О.Е. Акимов. – Ни до него, ни после него наука не знала такой бесчеловечной натуры, которой был наделён британец. Он внушал леденящий холод всем окружающим людям. Его раздражительный, мстительный и обидчивый характер мог принести непоправимые беды любому, кто приходил в соприкосновение с ним».

Тут чёрные краски сгущены до предела, в противовес образу Ньютона, который принято представлять в розовом цвете. Прославленный учёный мог быть одним с друзьями и совершенно другим с теми, кого он считал (порой несправедливо) своими врагами. В этом он неоригинален.

Его мнительность, жёлчность и трусоватость можно отчасти объяснить малым ростом и хилым телосложением. Порой его поступки были странными, а высказывания – нелепыми. Чезаре Ломброзо не без оснований считал это проявлением помешательства:

«Ньютон, покоривший своим умом всё человечество, как справедливо писали о нём современники, в старости страдал настоящим психическим расстройством… Тогда-то он и написал, вероятно, “Хронологию”, “Апокалипсис” и “Письмо к Бентлею”, сочинения туманные, запутанные и совершенно не похожие на то, что было написано им в молодые годы».

Главное своё произведение – «Математические начала натуральной философии» – Ньютон писал в зрелом возрасте; оно вышло в свет, когда ему было 44 года. Он не был маниакально увлечён какой-то одной идеей, всерьёз интересуясь, в частности, химией (алхимией). Прав Ломброзо в том, что в первой половине своей творческой жизни Ньютон совершил свои великие научные открытия. Но это относится ко многим, если не к большинству, математикам и физикам.

Труды по истории, философии, теологии требуют не столько «живости ума», комбинаторных способностей, ярко проявляющихся в молодости, сколько кропотливого сбора, осмысления и обобщения огромного материала.

«В 1693 году, – продолжал Ломброзо, – после второго пожара в его доме и после непомерно усиленных занятий, Ньютон в присутствии архиепископа начал высказывать такие странные, нелепые суждения, что друзья нашли нужным увезти его и окружить самым заботливым уходом. В это время Ньютон, бывший прежде до того робким, что даже в экипаже ездил не иначе, как держась за ручки дверец, затеял дуэль с Вилларом».

Впрочем, никакой дуэли не было, а в карете, возможно, Ньютон и позже ехал так, как привык. Вообще человек может испытывать робость в одних случаях и быть вспыльчивым, грубым, а то и смелым в других. С возрастом нам свойственно несколько, а то и значительно меняться. Тем более это показательно для тех, кто, как Ньютон, добился признания и славы.

И всё-таки нельзя отрицать помешательства Ньютона. Об этом без тени сомнений писал советский физик академик С.И. Вавилов:

«Ко времени 1690–1693 годов относится самый мрачный эпизод в жизни Ньютона – его временное психическое расстройство. Сам Ньютон, родственники, ближайшие ученики и биографы ХVIII столетия тщательно сохраняли в тайне его болезнь. Сохранилось, однако, несколько писем Ньютона, являющихся неопровержимым свидетельством болезни. Молва связывала помешательство Ньютона с пожаром в его кабинете, причём будто бы погибло много рукописей и незаконченных трудов… Многие рукописи Ньютона закопчены и носят следы пожара».

Студент Кембриджа Абрагам де ла Прим 3 февраля 1692 года сделал запись в дневнике: «Есть некто мистер Ньютон, которого я очень часто видел, профессор коллегии Троицы, знаменитейший своей учёностью, блестящий математик, философ, богослов и прочее. Он уже много лет член Королевского общества и между прочими учёными книгами написал одну о математических началах философии… Но из всех книг, которые он написал, была одна о цвете и свете, основанная на тысячах опытов, которую он создавал в течение двадцати лет, и стоившая ему много сот фунтов стерлингов. Эта книга, которую он ценил и о которой все говорили, по несчастью, погибла от пожара… Когда мистер Ньютон вернулся из церкви и увидел, что произошло, то все думали, что он сошёл с ума: он был настолько потрясён происшествием, что только через месяц пришёл в себя».

Почему-то студент упомянул о крупной сумме денег, затраченной Ньютоном при работе над рукописью. Возможно, решил, что из-за такой потери можно сойти с ума. Хотя для Ньютона деньги не имели большого значения. А если даже сгорела рукопись, должны были оставаться черновики и наброски, позволяющие её хотя бы частично восстановить.

Русский математик, физик, публицист и популяризатор науки М.М. Филиппов (1858–1903), автор биографии Ньютона, считал, что у великого учёного были в этот период временные приступы помешательства:

«После первого потрясения Ньютон понемногу стал приходить в себя, и к концу 1692 года был почти здоров. В это время он затеял богословскую переписку, доведшую его до ещё более тяжкой болезни. Весьма возможно, что на богословские предметы он был опять наведён не только собственными мыслями, но и стараниями друзей, родственников и особенно родственниц. Английские женщины, как известно, часто говорят с больными о религии, и кроме желания рассеять меланхолию Ньютона тут играло, быть может, роль соображение, что благочестивые размышления не так утомят мысль больного, как научные предметы; а этот мозг требовал пищи уже по одной привычке к сосредоточенному мышлению. Ещё летом 1692 года Ньютон чувствовал себя настолько сильным, что мог послать математику Виллису ответ на трудное геометрическое предложение…

Окончательное помешательство Ньютона было вызвано безрассудным переутомлением мозга больного… Всю зиму 1692/93 года, с начала декабря по конец февраля, Ньютон размышляет исключительно о богословии и пишет замечательные в своём роде письма к доктору Бентлею, доказывающие, что эту зиму Ньютон никак не мог быть сумасшедшим, но мог от таких работ сойти под конец с ума».