Воздаяние храбрости - Владимир Соболь

– Одно слово – сарбазы, – перекатил во рту звуки чужого языка унтер Орлов. – Мне бы их на недельку-другую, ох, привел бы я чудодеев в чувство.

Он сплюнул, и комочек слюны едва ли не зашипел, упав на горячую землю. Алексей Поспелов только вздохнул: солнце и страх уже выпарили из него всю лишнюю воду. Изотов зажал ружье между колен и тщательно обтер ладони о панталоны там, где они еще не пропотели насквозь.

– Что ждете, нехристи? – гаркнул он, перекрывая голосом две с лишним сотни саженей, разделявшие оба стана. – Так вас и так! И еще раз так, да другим местом!

Стоявшие рядом загоготали, но Орлов упрекнул товарища:

– Зря лаешься, Осип! Сражение – дело торжественное. Господь сорому не любит.

– Чего они ждут, господин подполковник? – окликнул Назимку и артиллерист Лебедев. – Может, пощекотать их картечью?

Но в этот самый момент на плоскую вершину даже не холма, а кургана, что чуть приподнимался над плоскостью, ворвалась артиллерия персов. Орудийная прислуга с непривычной для Востока скоростью и ловкостью развернула упряжки, опустила лафеты и принялась заряжать.

– Накройте их, Василий Никандрович! – крикнул Назимка артиллеристу. – Этого они и дожидались!

Брызнула картечь через головы конных, но и перенесло ее и через позиции дивизиона Кемпбелла. Одного только зацепило в плечо да и то некрепко. Сам Ричард остался в седле и руководил усилиями топчи, выкрикивая команды на чужом языке.

Пока люди Лебедева банили стволы, пропихивали в жерла картузы с порохом, ядра, персы смогли пристреляться. Первая бомба перелетела каре, лопнув впустую, вторая разорвалась перед самым фасом, забрызгав осколками металла и камнями первую линию. Третья же угодила в самую середину квадрата, приземлившись аккуратно в зарядный ящик одного из орудий.

Пушки не пострадали, но взрывом перебило всех лошадей. Двух просто разорвало на части, и кусками мяса забросало заднюю линию; три погибли на месте, а еще три с перебитыми конечностями бились на земле и надрывно кричали от боли. Но крик их потонул в диком визге, с которым поскакали, побежали воины Амир-хана на оглушенное и расстроенное по видимости русское войско.

На этот раз особенно рьяным удалось пробиться к первой линии, схватиться с егерями вплотную, грудь на грудь. Орлов сноровисто вращал ружье, орудуя то штыком, то прикладом. Алексей, прикрывая глаза от страха, тыкал оружием наугад, больше промахиваясь, чем попадая. Изотов же принял на себя всадника, всадил штык в грудь животного, успел вырвать лезвие, увернуться от копыт вставшего на дыбы зверя и зарезал всадника, выкинув ружье вверх, вдоль бока очумелой от раны лошади.

Персы отпрянули, и батальонный начал считать потери. Все лошади – раненых уже пристрелили стоявшие рядом; большая часть зарядов; штабс-капитану Лебедеву оторвало обе руки, и он умирал, захлебываясь кровью на голой, раскаленной земле; трое артиллеристов и сколько еще егерей выбило во время атаки.

Но ждать, считать и раздумывать не было уже никакой возможности. Следовало двигаться, уходить из-под огня персидских орудий, которые на этот раз били неожиданно метко, совершенно по-европейски.

Назимка приказал ротным отрядить солдат в помощь артиллеристам. Поручик Богданов выбрал было Алексея и Изотова, но Орлов покачал головой:

– Оставьте их, ваше высокородие. Они мне здесь ой как нужны.

И офицер отступил, чувствуя, что подвластный ему унтер понимает в происходящем более, чем он сам.

Орлов же про себя думал, что, будь на месте батальонного командира, приказал бы заклепать оба орудия да подорвать еще на них оставшиеся заряды. Соревноваться с этими персами в меткости артиллерийской было, очевидно, нельзя. А стало быть, следовало торопиться, уходить из-под огня, отражая наскоки конницы и сарбазов едва ли не на ходу. Но подполковник Назимка, понимал унтер Орлов, также человек подневольный и, стало быть, опасается оставить полковое имущество, за которое с него спросит строгий полковник Реут.

Три часа, сто восемьдесят минут тащился батальон по раскаленной равнине. Солдаты, мучимые похмельем, так же как солнцем и боем, давно уже опустошили фляжки и только облизывали пересохшие губы. Кое-кто уже, без стеснения спустив панталоны, мочился на руки и пытался то ли пить, то ли обтереть опухшие щеки. Орлов же шагал уверенно и еще прикрикивал на Алексея, заставляя того держаться ровно:

– Шаг, шаг, молодой! Не печатай, не на параде, но и загребать упаси. Уведут тебя ноги из строя, и все, пропал рядовой Поспелов!

При этой видимой живости внутри он все больше мрачнел, понимая, что дело оборачивается скверно, люди выбились из сил и уже выходят из строя, хотя бы только пока в душе. И офицеры, видел Орлов, растеряны неожиданным поворотом, не знают, как удержать измученный батальон.

Подполковник Назимка давно уже брел вместе со своими людьми. Лошадь свою он отдал пристегнуть к санитарной повозке. Раненых все прибавлялось, так что штатная пара уже не справлялась. В голове его, измученной солнцем, истерзанной опасениями и надеждами, сменяли друг друга две мысли. Первая, черная, спрашивала сурово: а не следовало ли, как советовали армяне в Герюсах, бросить артиллерию, тяжести и уходить в Шушу узкими горными тропами. Вторая розовела в ожидании скорого спуска к речке Ах-Кара-Чай. Перейти мост, отстояться на том берегу, удерживая противника, – вот где пригодятся орудия, запастись водой, а ночью исчезнуть в лесу, оторваться и от персов, и от взбунтовавшихся вдруг татар.

И показалось Назимке в какой-то момент, что надежда его обязательно сбудется. Местность начала понижаться, и передние заторопились уже под гору. «Вода! Вода!» – прокатилось вдруг по рядам. И все понеслось вперед: люди, повозки, даже орудия покатились быстрее. Но вдруг замерли. Между батальоном и серебряной плитой холодной быстро текущей воды стояли тысячные толпы. Те же карабахцы, что задержали батальон до появления персов, сумели опередить егерей и загородить переправу.

– Стой! – хотел крикнуть Назимка, но не нашел в разодранном горле самого слабого звука.

Да если бы даже и крикнул, кто бы его услышал. Все бежали к воде, торопясь, оскальзываясь, падая, попадая под удар чужих шашек, но снедаемые единственным желанием – пить. Батальона сорок второго егерского, как боевой единицы, больше не было на этой земле. А сверху уже накатывались тоже заторопившиеся сарбазы.

– Орлов! Да что же это! – охнул поручик Богданов. – Куда же они, зачем?

Но унтер и сам будто оцепенел. Не первый раз за двадцать лет службы на его глазах распадался воинский твердый порядок. Но страшным ему казалось, что ломали строй не ядра, не пули, не сабли, а обыкновенная человеческая слабость.

– Орлов! – прогремел ему в ухо яростный рык Изотова. – Заснул что ли, унтер! Не видишь, что делается! Командуй!

Орлов встрепенулся и понял, что на офицеров надежды уже никакой. Тот же поручик Богданов, сжимая в руке бесполезную саблю, с каким-то детским, горестным изумлением смотрел на бегущих мимо солдат.