Зубы настежь - Юрий Никитин

– Я волк из клана Острых Клыков, – прорычалон. – Теперь мы должны драться до смерти...

– Почему?

– Ты оскорбил...

– Я?

– Ты считаешь, что моя жизнь стоит только этой малости?

– Да нет, – ответил я, отшатываясь. – Я не тохотел сказать!

– Только я могу решить, – прорычал онгордо, – когда придет освобождение от моего обета!

Я пробормотал:

– Но я... в квесте... А тебе надо охотиться, рыть норы,общаться с волчицами...

– А тебе?

– Что мне? А-а-а, ну, я тот волк, который не очень-торыть норы... Но тогда тебе придется идти со мной.

Волк прорычал сурово и надменно, но теперь я уловил молящуюнотку, которую он старательно прятал, явно предпочитая издохнуть, чемпопросить:

– Тебе надо отдохнуть. Уже вечер. А за ночь я будуготов.

Распухшее солнце налилось багровым и сползало к горизонту.Небосвод раскалился до темновишневого цвета, кое-где застыли прилипшие комьяшлака. Грязнокоричневые, неопрятные, они нависали с мрачной угрозой, мирказался злым и неприветливым.

Я расседлал коня, сам удивляясь как ловко получается,какие-то знания получаешь здесь явно при переходе в этот мир, стреноживать нестал, мы ж не на Бежином лугу, и единорог освобождено вломился в кусты. Пастьхватала зеленые листки, копыта топтали кусты в поисках птичьих гнезд, а подлыеглаза блудливо смотрели по сторонам, в надежде ткнуть хоть кого-нибудь длиннымрогом.

Костер воспылал от двух мощных ударов кремня по огниву...или огнивом по кресалу, неважно, ибо огонь все равно вспыхнул крохотными злымиязычками, заметался в поисках хвороста, который я забыл собрать, затем быстровырос, трепетал от жадности и жажды жизни, и через мгновение оранжевое каксолнце пламя гудело победно и мощно, я видел в быстро пляшущих языках тенискачущих коней, горящие дома, слышал визг и храп, лязг боевого железа и стукстрел о деревянные щиты.

Искры со злым шипением как крохотные бенгальские огонькивзмывали в быстро темнеющее небо. Сизый дымок сразу рассеивался, я едваулавливал его приятный горьковатый запах.

Волк следил за мной неотрывно, широкая пасть раскрылась.Красный язык и красный зев, похожий на вход в адские печи, пламенели какзалитые кровью, но мурашки по моей широкой спине бегали, несмотря на все горымышц, только при виде белых клыков размером с кабаньи и жутковатого вида двухнеровных рядов острейших зубов.

– А куда идешь ты?

– За сокровищами, – ответил я.

Волк смотрел жутковатыми желтыми глазами. Поперечный зрачоксузился, мне стало не по себе. Наконец из клыкастой пасти выкатилось рычащее:

– За чем, за... чем?

– За сокровищами, – объяснил я терпеливо.

Он внимательно рассматривал, повернул с трудом голову.Желтые глаза стали еще пронзительнее. Переспросил сочувствующе:

– Выкупить попавших в полон?

– Да нет, – ответил я, чувствуя себя нескольконеловко. – Просто так.

Волк переспросил недоверчиво:

– Может быть, тебе надо что-то делать с этим золотом?

– Да ничего, – ответил я. Потом вспомнил: – Ах да!Половину раздать бедным. Да нет, просто так. Пропьют, конечно, сволочи! Бедныевсегда пьют. Но это уже не моя забота.

Волк медленно отвернулся. Шерсть поднялась дыбом, тампробежали крохотные искорки, затем опала, стали виднее бугры на заживающихранах. Нехотя, словно даже рычание давалось с трудом, выдавил:

– В мое вр-р-ремя... мужчины ходили не за золотом. Зачестью, за славой... За женщинами, в конце-концов, хотя этой дури понять немог...

– Почему?

– Дома подрастают молодые волчицы не хуже. Но чтоб зазлатом, нет...

Закат был удивительно нежным, словно румянец на щеках юнойдевушки. Небо на западе стало розовым, на расстоянии копья от темного краяземли горел как расплавленный слиток раскаленным ком металла, от него шлорадостное сияние, словно от пера жар-птицы. Розовый свет захватывал почтиполовину неба, дальше плавно переходил в нежно голубой, тоже чистый и свежий,словно не поздний вечер, а раннее утро, когда даже солнце отдохнуло ивыспалось.

Подсвеченные снизу облака загибали выпуклые края, сочные какнабухшие лепестки роз, только плотная середина облаков быстро темнела,становилась похожа на окалину на быстро остывающем металле.

В кустах захлопали крылья. Мне почудился треск раздавленнойскорлупы, затем пронзительно закричала перепуганная птица, эти пернатыезасыпают с первыми сумерками, снова треск сучьев, чавканье, да черт с ним,собака гоняется за собственным хвостом, Михалыч ходит по бабам, а единорогиобожают пугать птиц. Ну и что?

На голову посыпались древесные чешуйки. Я наконец вскинулголову. На фоне темного неба, слегка подсвеченный лунным светом, слегкашевелился огромный ком. Ветка скрипнула, под комом появились когтистые лапы,переступили по ветке ближе к стволу, на меня блеснул круглый красный глаз.

Ворон даже лег грудью на ветку, вытягивал голову, стараясьне пропустить ни слова. Толстые когтистые лапы сжимали ветку с такой силой, чтовот-вот брызнет сок.

Мы вздрогнули от его неприятного каркающего голоса:

– Злато?..

Волк прорычал с отвращением:

– О, Великий Лес!.. Еще и этот пучок перьев.

Ворон каркнул:

– Молчать, серость. Хуже того – чернота! Злато – этовсе!

– На что вороне злато? – рыкнул волк.

– А ты загляни в гнезда, – отпарировалворон. – Ломятся от злата, серебра, блестящих камешков!.. Вон на томдереве один... даже ложку спер прямо из замка. Герой!.. А на самом крайнемдереве самый ловкий, лучший из героев, драгоценное кольцо с королевскойпечаткой уворовал из спальни стряпухи, когда... гм... Решено, серый. Тыостаешься зализывать раны, раз уж драться не могешь, а я пойду с доблестный героем.

Волк прорычал:

– Ты? Почему?

– Потому, что я ворон, а не ворона, – отпарировалос ветки. – Люди гибнут за металл!.. Ты черный, значит – темный.

В ответ послышалось злое гарчание:

– А ты, значит, умный? А на вкус?

Оранжевые язычки, обессилев, втягивались в багровые поленья,те рассыпались на светящиеся изнутри красные комья, похожие на драгоценныекрасные камни. Я бросил сверху веточку, она мгновение в недоумении корчилась,словно потягивалась, тут же по всей длине вспыхнули короткие радостные огоньки,как щенки вгрызлись в дерево, пошли расщелкивать как спелые орешки. Я швырнулеще парочку хворостин, пламя поднялось выше, а за пределами освещенного кругасразу потемнело, и словно бы похолодало.