Принцесса вандалов - Жюльетта Бенцони

Когда они прибыли в Лувр, им навстречу вышел кардинал де Гонди в окружении своего причта и произнес длинную восторженную речь.

На следующий день король изъявил свою волю парламенту, запретив ему раз и навсегда вмешиваться в дела государства. Затем были отправлены тайные письма герцогу де Бофору и герцогу де Рогану, а также президенту Виоле, Брусселю, Перро и другим фрондерам, имевшим определенный вес и значение.

Три высокородные дамы были удалены от королевского двора как враги Его Величества: Мадемуазель, осмелившаяся нацелить пушки Бастилии против королевского войска, госпожа де Лонгвиль и госпожа герцогиня де Шатильон как преданная сторонница де Конде. Им надлежало пребывать в своих имениях, Изабель предписывалось отправиться в замок Мелло с запрещением выезжать оттуда.

В то же самое время добрый аббат Базиль Фуке добился ареста кардинала де Реца, который полагал, что он в таких прекрасных отношениях с королевой! Кардинал был крайне оскорблен, когда его взяли под арест прямо в Лувре, куда он приехал поухаживать за Ее Величеством!

На этот раз Фронда погибла окончательно.

Двадцать шестого октября Людовик XIV призвал ко двору Мазарини. Тот приехал только третьего февраля и, как можно было ожидать, был встречен Парижем… с большим восторгом.

А семнадцатого ноября принц де Конде был назначен генералиссимусом испанской армии.

Изабель больно ранило наказание за измену после того, как она всеми силами старалась вернуть принца де Конде на праведный путь. Она тратила силы и деньги без счета, чтобы спасти своего возлюбленного от самого себя, а ее сравняли с бесчестной де Лонгвиль, которая уже давно призвала испанцев хозяйничать на берегах Жиронды. Одна мысль об этом была для Изабель нестерпима. Ее соперница признала и откровенно антикоролевскую партию Ормэ[16], опиралась на нее, не противясь созданию в Бордо подобия республики, символом и богиней которой стала бы она сама — «великолепная герцогиня»! На руках Изабель не было ни капли крови, чего никак нельзя было сказать о руках герцогини, которая к тому же запятнала себя противоестественной связью с обоими своими братьями. А ее бесчисленные любовники! И среди них несчастный де Ларошфуко, теперь почти ослепший, который был отправлен в изгнание в свой замок Вертей. Свой горький опыт он запечатлеет в «Мемуарах» и блестящих «Максимах»[17].

Госпожа де Бриенн и Мари де Сен-Совёр, бессильные свидетельницы горя Изабель, не отходили от нее, прилагая все силы к ее спасению. Трудно было сказать, что больше повергало Изабель в отчаяние: гибельное решение принца де Конде или не менее гибельная привязанность к нему ее любимого брата. Когда она металась в горячечном бреду на постели, ее подруги слышали, как, заливаясь слезами, она шептала:

— Третий Монморанси на эшафоте! Третий Монморанси на эшафоте!

Три дня и три ночи Изабель не приходила в себя, но на четвертый очнулась в полном сознании. И узнала, что ей дано еще два дня на восстановление здоровья, после чего она должна отправиться в Мелло. Если же не сделает этого, то будет отправлена туда силой, так как закон об изгнанниках уже начал действовать.

Человека менее стойкого эта жестокость раздавила бы, но на Изабель, к радости ее подруг, подействовала как лекарство, взбодрив ее.

— Кто подписал приказ? — осведомилась она, рассматривая красивый росчерк. — Изящно, но неразборчиво! Почерка я не узнаю. Впрочем, какое мне дело до этого! Пусть как можно скорее заканчивают сборы. Я сегодня же вечером хочу быть в Мелло!

— Вы бледнее белого! — воскликнула Мари де Сен-Совёр. — Позвольте мне сопровождать вас?

— А я тем временем съезжу повидать королеву и приеду в Мелло сообщить вам, что узнаю. Немыслимо, чтобы вы претерпели столь незаслуженное наказание! Де Лонгвиль его заслужила безусловно, Мадемуазель тоже, потому что дерзнула направить пушки Бастилии против королевских войск, но вы, которая, не щадя сил пеклась о согласии и примирении! Наказание не просто незаслуженное, оно противоречит здравому смыслу!

— Постарайтесь, защищая меня, не нанести урона себе, — покачала головой Изабель. — Меня могли наказать и более сурово — отобрать, например, Шатильон.

— Шатильон принадлежит вашему сыну, он последний в роду герцог. К тому же изгнание в собственное имение не предполагает конфискации имущества. Конфискацию производят в случае изгнания за пределы Франции или в случае смертной казни. Вам ставят в вину всего лишь тесную дружбу с господином принцем. А его обвиняют в государственной измене. Останься он во Франции, он мог бы поплатиться головой.

— Вот почему я всеми силами пыталась удержать его от этого рокового пути!

— Пытались удержать, потому что любили. Любовь не преступление, и королева первая, я думаю, это понимает.

— К несчастью, я не могла удержать даже моего Франсуа! Принц стал для него божеством. И за Франсуа я боюсь больше всего на свете. Он не принц крови, и он… Если его возьмут в плен…

— Перестаньте мучить себя черными мыслями! Вам это так несвойственно, дорогая девочка. Думайте о том, что теперь вы сможете быть рядом с вашим сыном. Вы так давно не видели его! Вам, должно быть, очень его не хватает.

— И да, и нет. Вы можете счесть меня равнодушной матерью, но дело совсем не в равнодушии. Я очень люблю крошку Гаспара, но все последнее время я жила в таком вихре событий, что почти не думала о нем. Знала, что он с мамой и что ему хорошо. Но стоит мне подумать о нашей встрече, мне становится стыдно. Я для него никто… Не уверена, узнает ли он меня…

— Сколько ему лет?

— Только что исполнилось три.

— Вас ждет немало сюрпризов, — пообещала госпожа де Бриенн с добродушной улыбкой.

И вот они подъехали к замку, где все были предупреждены о приезде герцогини. И едва только карета добралась до верхней площадки[18]и Бастий, который верхом ехал рядом, остановил ее, Изабель открыла дверцу, спрыгнула на землю и побежала бегом туда, где виднелись три фигуры, остановившиеся в ожидании. Ждали ее госпожа де Бутвиль, кормилица Жанетт и малыш, которого они держали за руки, возвращаясь с прогулки.

Изабель видела только своего маленького мальчика. Одет он был в отделанный белым мехом теплый плащ такого же синего цвета, как его глаза, и в такой же шапочке, из-под которой выбивались светлые кудри. Чувствуя надежную поддержку с обеих сторон, он перебирал крепкими ножонками и что-то радостно лепетал. И когда Изабель подхватила его, подняла в воздух и принялась целовать, он пришел в восторг и громко закричал: