Дни Солнца - Андрей Хуснутдинов

– Капитан-лейтенант.

– Значит, так и запишем: военно-морской флот. А что вам нужно в детском саду?

– Ваша помощь… – В трубке прошуршал посторонний шепот. – Диана… Да.

Взяв телефон, она подошла к окну. Шабер что-то сказал, но она не слышала его, держа трубку слишком далеко от уха.

– Ого. – Она провела пальцем по оконному стеклу. – Внизу повылетали, а тут…

Комната кастелянши была над вестибюлем, и, казалось бы, окно, пусть открытое, должно было тоже разбиться, однако стояло целехоньким, в сухих разводах после дождя.

– Черт! – донеслось с улицы. – Идиоты!..

Диана поглядела вниз и увидела, как человек в штатском, тот, что был с полицейскими, сорвал с пояса одного из них дубинку и бросил об асфальт. Дубинка подпрыгнула. Человек пинком отбросил ее и постучал костяшками пальцев по почтовому ящику, под которым, как видно, подразумевал головы, украшенные фуражками такого же синего цвета.

– Диана? Диана? – квакала трубка голосом капитан-лейтенанта Шабера.

Она притворила окно.

– Да.

– С вами не соскучишься…

– Бросьте.

– Что?

– Или мы говорим на равных, или я…

– Хорошо, ладно, – великодушно согласился Шабер. – Расскажу, что знаю… И вот вам сразу, если угодно: вы уже внутри этого.

– Чего?

– Сами знаете.

На первом этаже хлопнула дверь.

– Скажите, – спросила Диана, оглянувшись, – а этот молодой человек… ну… там, внизу… он тоже внутри?

– Конечно.

– Это ваш человек?

– Да.

– Но в ваши тайны – ни-ни?

– Этот человек, вы, Диана, и даже я – все мы участвуем только в одной части… операции.

– А он преступник?

– Нет, что вы.

– Да я не о том… Он, он – вы понимаете? – он – преступник?

– Он… – неуверенно повторил капитан-лейтенант. – Кто – он?

– А если не знаете – чего тогда вам от него нужно?

– Диана, вы… скажем так: пока что вы на обратимой стадии присутствия. То есть можете уйти просто так. Взять и просто уйти.

Она привалилась к стене.

– Вы не ответили.

Шабер прокашлялся.

– А можно вопрос?

– О чем?

– О статистике, скажем. Скажите, если, например, в роддоме города N в течение суток стали бы принимать роды младенцев одного пола, это показалось бы вам странным?

– Показалось бы. И что?

– А если бы что-то подобное стало происходить во всех роддомах, и не в течение суток, а месяца? И если бы все младенцы были голубоглазы?

– Постойте. У нас что-то не так со статистикой?

– Я не в курсе подробностей.

– Ну так скажите без подробностей.

– Как я могу объяснить то, чего и сам не понимаю?

– А как тогда вы можете в этом участвовать?

– Если вы чего-то не понимаете, в этом, поверьте, нет ничего обидного. Представьте, что вы оказались на лекции по атомной физике.

– И что?

– А то, что, как ни умоляли бы вы лектора говорить понятней, его совет вам может быть один: скорей уйти.

– Все-таки я не на лекции, – сказала Диана, злясь. – И вы не профессор. Поэтому просветите дуру: как один человек может представлять эту вашу статистическую проблему?

– Будь по-вашему, – выдохнул Шабер. – Хорошо. Один человек не может представлять проблему. Вы правы. Тем более что статистика в нашем случае – скорее симптом. Побóчка.

– Это как?

– Это, как если бы голубоглазые младенцы указывали на неизбежную катастрофу. Или, наоборот, на благоденствие.

– Так что ж… – Диана приподняла телефон и пристально, как на собеседника, взглянула на него. – Катастрофа или благоденствие?

– В смысле?

– Ну, вы на что ставите?

– А вы хотя бы даете себе отчет, почему заступаетесь за это… за него? – спросил капитан-лейтенант.

– Я заступаюсь? – Диана отвела руку, и телефон ударился о стеллаж. – Я – заступаюсь?

Капитан-лейтенант подул в трубку.

– Вспомните, каким тоном вы спрашивали меня, что нам нужно.

Она подошла к двери и разглядывала какую-то наклеенную картинку.

– И каким?

– …Да и бог бы с ним… с тоном! – закашлялся капитан-лейтенант. – Вас, женщин, иногда не поймешь вообще, а тут вы понимаете, что действуете по схеме? Вы оскорбляетесь моей заботой о вас, а это – эта схема – вас не оскорбляет?

Диана продолжала разглядывать картинку – какие-то черные деревья, луну.

– О чем вы?

– Да вы же любите – кого или что там себе ни вообразили – любите! – выпалил Шабер. – Прислушайтесь к себе! И не подумайте, что я какой-то сверхпсихолог – нет, а это все та же схема, по ней я могу рассчитывать вас, как дважды два! Но только учтите: это не любовь. Потому что нельзя считать любовью тягу бабочки к лампочке. Я не знаю, как там с бабочками, – но в этом случае мы стоим перед тем, что и называется статистической аномалией. Мы можем только описывать ее, и наша задача – спасение подобных вам…

– …бабочек, – договорила Диана, вспоминая бабочек, вившихся над продырявленным почтовым ящиком.

– Что?

– Вы долго готовили речь? Это тоже по вашей схеме?

– Диана, у меня дочь ваших лет, и я представляю, как вы…

– А мне плевать, что вы представляете. – Она задыхалась от гнева и уже едва сдерживалась, чтоб не кричать. – И нету у вас никакой дочери. У вас есть только ваша схема. Но только позавчера… – Подавившись, она договорила задушенным полушепотом: – …вы забыли сказать этой схеме… или кому там… чтоб она не стреляла в меня… черт вас всех…

Больше сдерживаться она не могла и, размахнувшись, со всей силы бросила телефон об пол, а так как он всего лишь зазвенел, треснул и не разлетелся на части, подобрала его и выкинула в окно.

* * *

Потом до самого вечера она сидела в игровой, тиская в руке теннисный мячик. Ей было слышно, как полицейские вошли в вестибюль и как закричал молодой человек, когда его стали вытаскивать во двор и бить. «Но я же… но вы…» – пытался оправдываться он, и упирался, и опять кричал от боли и ужаса, и его продолжали бить.

– Сволочь! – вдруг раздался другой, низкий, взбешенный голос. – За ухо укусил, сволочь! – И тотчас – звук удара по мягкому, захлебнувшийся звериный выдох. В конце концов несчастного увели (или утащили – что-то волочилось по аллейке), и наступила тишина.