Моя свекровь и другие животные - Карина Демина

– Традиция, – как показалось, свекровь говорила сквозь зубы.

Сама виновата.

Могла бы и прислать список их традиций, чтобы не травмировать мою ранимую психику.

И все-таки, судя по увиденному, мое подсознание отчетливо намекало, что длительное воздержание вредит организму.

– Круонец показывает невесте себя таким, каков он есть, – свекровь цедила слова. – Дабы никто не посмел сказать, что под одеждой был скрыт дефект…

Я важно покивала.

Конечно, под таким обилием одежды, которое он показал при встрече, только дефекты и скрывать… ага… Главное, чтобы ощупывать не заставили, для полной, так сказать, уверенности.

– Дорогой, – голос свекрови стал ласковым-ласковым, и жертва местных традиций вздрогнула и отмерла. – Что у тебя в руке?

Он безропотно протянул лапищу с зажатой в ней многоногой тварью.

– Еще одна традиция, да? – я сглотнула, ибо тварь еще шевелила конечностями, извивалась и выглядела отнюдь не безобидной.

– Это, – свекровь расплылась в дружелюбной улыбке, – дар, который жених приносит невесте, показывая глубину своих чувств. Это очень редкое насекомое, яд которого весьма ценен.

Тварь свернулась клубочком и ощетинилась полусотней игл.

– Спасибо, – вежливо ответила я. – Положите его в баночку, пожалуйста.

– Зачем? – Жених таки подал голос.

– Хранить буду. Под подушкой.

Его.

Что-то такое жених ощутил, если его перекосило…

Когда острый каблучок матушкиных туфель впечатался в лоб, Нкрума лишь смиренно закрыл глаза и подумал, что было бы неплохо, если бы этот самый каблук проломил ему череп, разом покончив со всеми мучениями. Однако снисхождения он, судя по всему, не заслужил.

В голове слегка зазвенело.

А стальные матушкины пальцы дотянулись-таки до уха.

Они крутили.

Тянули, заставляя наклоняться ниже и ниже, но боли Нкрума, спасибо сороконожке, не ощущал. Судороги сменились легким параличом. И только глаз продолжал мелко и часто подергиваться.

– И в кого ж ты такой уродился? – Матушка устала мучить его ухо и обратилась к духам предков, которые, впрочем, от ответа благоразумно воздержались. – На мою-то голову…

– Мама…

Она устало махнула рукой, прежде чем рухнуть без сил в кресло.

Кресло было низким.

Влажные полотенца – холодными.

Ситуация на редкость неудобной.

Нкрума наклонился и кое-как поднял разорванную повязку.

– Да чего я там не видела, – устало произнесла матушка, но взгляд отвела. И кивнула, когда Нкруме подали простыню. – Древних ради… лучше бы ты ума нажил, право слово…

– Мама!

– Сама знаю, что мама… – вздохнула она. – Дорогой, я все понимаю, но и у твоего чувства… юмора должны быть пределы. Ты сломал дубину первопредка, порвал шкуру…

Нкрума вздохнул.

И опозорился так, что… Одно радует, встреча была закрытой, а потому сомнительно, чтобы его выступление записали. Попади эти кадры в Галосеть, и…

Ему ничего бы не осталось, как уйти в пустыню.

– Я не нарочно…

– Охотно верю. Выкрал семейную реликвию рода Хамура…

– Это какую? – Нкрума потер переносицу.

Щеки мерзко зудели, и этот зуд проникал сквозь немоту кожи.

– Вот эту, что у тебя на шее. Не узнаешь? Надеюсь, Аджаба тоже не узнает.

Нкрума взмолился Древним, потому как почти наверняка Аджаба реликвию свою видела и узнала, и стало быть, нажалуется мужу, а тот после женитьбы характером резко испортился.

– Ничего, дорогой. Мне это их стремление похвастать красными камнями никогда не нравилось. К тому же я не раз предупреждала ее, что не стоит бросать вещи где попало, верно?

Нкрума кивнул.

И опять вздохнул. И набрал воздуха, чтобы сказать что-то… покаянное, пожалуй, но тонкая цепочка тренькнула и упала к ногам, поблескивая алыми глазами амулетов.

Точно.

На гербе рода Хамура такой вот алый камень изображен.

– Остальное мелочи. Гриву размочишь, лак сам слезет через пару дней.

– Пару дней?!

– Особо сильная фиксация. Используется для церемониальных причесок, – матушка повела плечиком. – Сам понимаешь. Но скажи-ка лучше, зачем вы мою отбеливающую пудру взяли?

– Отбеливающую? – упавшим голосом переспросил Нкрума, осознавая, что щеки зудят просто-таки невозможно.

– Да, дорогой, – сладко улыбнулась матушка. – Концентрат… Один гран в тоник – и протирать кожу по утрам. Придает белизну и мягкость.

– Концентрат…

Он попытался вытереть пудру рукой, но, вовремя опомнившись, принял протянутое матушкой ледяное полотенце.

Жжение усилилось.

И стало почти невыносимым.

Нкрума чихнул.

– Не спорю, получилось весьма оригинально… традиционно… и радовать должно, что невеста твоя мало понимает в традициях… вообще мало понимает в происходящем.

Матушка задумалась.

Потерла пальчиком переносицу. Провела по брови, как делала всегда, когда ей приходила идея сомнительного плана.

– И такая хрупкая, слабая… не представляет, что такое жизнь в пустыне.

Нкрума старательно стирал с лица остатки треклятой пудры и старался не смотреть на свое отражение в выпуклом боку вазы. В вазе покачивались пустынные анемоны, впитывая влагу из воздуха. И судя по оттенку, который приближался к темно-синему, им оставалось недолго. Скоро переродятся в крупные клубки-клубни, и Аджаба велит вынести их во двор, где они и разделятся.

– Страшно подумать, что было бы, если бы сороконожка…

Матушка замолчала.

Постучала коготком по губам, запирая в них невысказанную мысль. А Нкрума как-то похолодел. Да быть такого не может… Его матушка… И невеста вряд ли пришлась ей по вкусу, в этом сомнений нет.

Но избавиться…

Это не убийство. До убийства матушка не опустилась бы, но просто постоять в сторонке, позволяя пескам взять то, чего они желают…

– Я… – Нкрума отступил. Хвост его нервно дернулся, едва не снеся со столика вазу с анемонами, которые рассерженно зашипели и вытянули тонкие ложноножки. – Пожалуй, пойду.

– Иди, дорогой, – ласково сказала матушка. – И помыться не забудь.

Не забудет.

Он потер зудящую щеку.

И переступил порог.

– Дорогая, – Хамари Одхиамбо из рода Тафари позволил себе нарушить уединение жены, – тебе не кажется, что ты несколько переигрываешь?