Фукусима, или История собачьей дружбы - Михаил Самарский

Не, ну вы слышали? С ума сойти можно с этой мумией. Он уже нас собачками называет. Так хотелось напомнить ему в этот миг, как он презренно смотрит на нас, проходя мимо. Но не стал. И так бедняге нелегко.

– Да я уже и так поранил тебя, – вступил я в разговор. – Боюсь, шкуру твою испортить.

– Да ладно уж, – шипит кот, – давай, тяни, потерплю.

– Ну, смотри, котяра, – предупредил я, – не обижайся. Терпи!

Я схватил его за шкирку и со всей силы дернул. Со стороны это, наверное, выглядело смешно – кот вылетел из абажура, словно ядро барона Мюнхгаузена из пушки. Встал на четыре лапы и шатается.

– Ну что? – спрашиваю осторожно я, а сам осматриваю пациента на тот случай, мол, ничего ему не оторвал.

– Вроде живой, – отвечает пострадавший, – только шея болит.

– Поболит и перестанет, – говорит Фуку, – главное, что на месте осталась.

В этот момент вернулись наши люди. Люба, войдя в комнату, ахнула. Да и как тут не ахнешь! Во-первых, на полу валяется помятый абажур, а во-вторых, царь в крови.

– Фарик, Фарик! – заголосила девушка. – Что с тобой? Тебя собаки обидели?

«Ну, начинается! Люба, Любушка, что с тобой? Мы что, первый день вместе живем? Кому он нужен, твой Фарик?»

Это ж надо так исковеркать имя коту. Фарик! Ой, Люба-Люба! Вот назвал бы так в свое время кто-либо настоящего фараона, сколько бы рабов за такое оскорбление полегло бы. А тут Фарик!

– Что случилось? – спрашивает вошедший следом Владимир Петрович.

– Ой, – голосит Люба, – пока и сама не пойму. – То ли подрались они тут, то ли… Ой, кровь на шее у Фарика…

– Кровь? – недоумевает Петрович и обращается к нам с Фуку: – Вы чего, ребята, тут не поделили?

Я сурово взглянул на нашего кота-электрика.

– Ты чего стоишь качаешься, как моряк на палубе? – спрашиваю у Фарика. – Ты видишь, нас сейчас еще обвинят, что мы тут тебе чуть горло не перегрызли.

– Трисон, – виновато мурчит кот, – ну я же не могу им по-человечески объяснить, что вы меня спасали из этого дурацкого торшера.

– Понятно, что не можешь, так хоть подойди, потрись о нас с Фуку, покажи, что у нас тут все мирно, без драки и кровопусканий.

В конце концов Любаша все-таки разобралась. Увидев, как царь ходит и своим холопам поклоны бьет, да еще и обнаружив в «петле» клочки шерсти, она догадалась, что мы спасли ее любимца.

Слава богу, все закончилось хорошо. Вы, наверное, думаете, Фараон до сих пор нам с Фуку кланяется? Как бы не так! Уже на следующий день ходил по квартире и поглядывал на нас таким взглядом, словно мы у него три пирамиды стырили. Нет, коты неисправимы. Сколько ни делай им добра, они все равно будут считать тебя рабом. Натура у них такая. Но, признаюсь, мы с Фукусимой все равно любили своего египтянина и тайком назвали его «нашим спасенным Фариком».

А у Владимира Петровича есть один приятель, Кузьмой его зовут, который утверждает, что самый лучший друг – это кот. Я все раньше думал, почему он так считает? И вот однажды приятель раскрыл свой секрет. Петрович потребовал:

– Кузьма, говори, почему ты называешь своего кота лучшим другом?

После ответа Кузьмы и Владимир Петрович, и Любаша долго смеялись.

– Ну, ладно, открою вам секрет! – хитро прищурился Кузьма. – Потому что он никогда не скажет: «Почему ты жрешь по ночам?» Он будет молча жрать вместе со мной!

– Люб, – однажды обратился к помощнице Владимир Петрович, – а ты чего мне все «вы» да «вы». Неужели я такой совсем старый?

Люба вся вспыхнула:

– Ну, что вы, Владимир Петрович, тут ведь дело не в возрасте. Просто из-за уважения. Я так приучена.

– Как? – съехидничал Владимир Петрович.

– Со старшими говорить на «вы»…

– Ага, все-таки дело в возрасте! Правильно я понимаю?

– Очевидное не будем отрицать, – нашлась Люба. – Вы ведь старше меня. Но вы заговорили о старости. А вот тут я с вами не соглашусь. Вы еще молоды и такой…

– Какой такой? – рассмеялся Владимир Петрович.

– Как Карлсон, который живет на крыше, – Люба тоже громко рассмеялась.

– Вот тебе раз! – удивленно воскликнул Владимир Петрович. – Это еще почему? Не ожидал такого сравнения. Это тот, который летал с пропеллером на спине?

– Угу! – прыснула в кулак Люба.

– Но почему именно Карлсон? – с удивлением развел руками Петрович, а не… к примеру, тот же Буратино.

– Ну при чем тут Буратино? Я имела в виду, что в мультике Карлсон сам о себе говорил: «Мужчина в полном расцвете сил»!

– А-а-а-а! Вон оно что! Тут я с тобой соглашусь.

Владимир Петрович подошел к Любе и, взяв ее за руку, сказал:

– Я ведь помню тот мультик. А ты кто, выходит? Та самая домоправительница?

И Люба, и Владимир Петрович принялись хохотать вместе. Люба приняла предложение Петровича, и с тех пор они говорили на «ты».

Люба – хорошая девушка. Однажды, когда Владимира Петровича не было дома, она решила поделиться с нами своими сокровенными мыслями. Спасибо тебе, Любушка, за такое доверие. Вот так мы с Фуку узнали новую историю любви. Одно дело по телевизору их смотреть, а другое – услышать от нашей любимой помощницы.

– Вы знаете, ребята, – таким необычным обращением к нам начала Люба. – Я сначала, когда мы познакомились с Петровичем и гуляли на улице, была шокирована тем, как вокруг нас образовывалась «мертвая зона». Люди сторонились нас, отходили подальше и наблюдали. Вы не поверите, но прямо вот так глаза вытаращат, – Люба смешно изобразила воображаемого «зрителя», – и смотрят. И что самое странное, смотрят на меня с жалостью, а на Петровича с отвращением. Хотя, может, мне просто так казалось. Я постепенно привыкла к тому, что многие в открытую смеются над человеком, ходящим зимой в темных очках. Владимир Петрович оптимист еще тот. Он даже меня сумел заразить своим оптимизмом. В общем, мои золотые, по-моему, я влюбилась. Только никому! Ладно? – Люба прижала указательный палец к своим губам.

«Ой, Любушка, могла бы и не предупреждать! Прямо вот сейчас побежим с Фуку всему микрорайону рассказывать. Смешная ты, Люба! Да люби себе на здоровье. Чем больше любви вокруг нас, тем и нам, даже собакам, легче».

Да простят меня отважные спасатели, но за что купил, за то и продаю. Недавно узнал. Оказывается, и у них есть суеверия. Спасатель, например, никогда не скажет «последний», только «крайний». Но я бы это скорее назвал даже не суеверием, а традицией. Согласитесь, слово «последний» как-то звучит угрожающе. «Крайний» – помягче, хотя и у этого словечка есть не очень-то приятные звучания. Нам, собакам, это известно. Кто крайний? Собака!