Фукусима, или История собачьей дружбы - Михаил Самарский

Теперь же и не поймешь, кто у них хозяин. Говорят, Василий Никанорович куда-то уехал. А болонки гуляют по очереди то с какой-то старушкой, то с каким-то незнакомым старичком. Бабуля так смешно называет своих болонок – Топчик и Доренчик. А поскольку странная бабушка слова произносит как-то нараспев и с непонятным говором, в котором звуки «о» и «у» звучат почти одинаково, все время слышится Тупчик и Дуренчик. Ну и имена у девчонок! Что самое смешное – они полностью соответствуют их характеру и поведению. Вот словно для них такие имена и придумали.

Представляете, я одну из них даже хотел однажды укусить. Владимир Петрович и, кстати, такая же словоохотливая старушенция, как и ее питомцы, сидят как-то на лавочке в сквере, общаются. Мы с Фукусимой тут же рядом, а этим двум вертихвосткам неймется.

– Куда это твоя подружка нос свой сунула, что у нее вся морда облезлая? – ехидничает Дуренчик.

– Точно! – подгавкивает ей Тупчик. – Тяф-тяф-тяф! Гы-гы-гы!

Фуку на такие выпады в свой адрес не реагирует. Что значит выучка! Помните? Она ведь даже пострадавшего не укусит, если тот сделает ей больно. А тут как раз тот случай: уродиться болонкой – это тоже почти стать пострадавшей. Но я ведь не могу промолчать, когда в моем присутствии оскорбляют мою подругу. Тем более собаку, спасшую своего хозяина от смерти и получившую за свою отвагу пожизненную пенсию от Министерства по чрезвычайным ситуациям.

– Послушайте, болоночки, – говорю я им спокойно, – вы обе вместе не стоите и кончика хвоста этой собаки. Ясно? Так что сидите и помалкивайте. Пока я вам не задал трепу.

– А-ха-ха! – заливается Дуренчик.

– Гы-гы-гы! – повторяет Тупчик. – А ты чего за нее тут распинаешься? У нее языка нету? Она не только облезлая, она еще и немая, что ли?

– Прек-р-р-р-р-р-рати, – не на шутку возмущаюсь я.

Тут в разговор вмешивается Владимир Петрович:

– Что случилось, Трисон? Ты чего рычишь? Хозяйка болонок сразу в панику:

– Ой-ой! – замахала она руками. – Владимир Петрович, что это за агрэссия такая? Он не тронет моих девочек? Дуренчик, Тупчик, отойдите от него, может, у него блохи… Держитесь подальше от него.

Ну, е-мое! Вот это вывод! Ну как пережить такие оскорбления? Оказывается, хозяйка не умнее своих болонок. Это же надо такое ляпнуть! Сами довели до рычания, и тут же такой отвратительный поклеп. «Блохи у него…» Тьфу на вас! Хорошо хоть Владимир Петрович тут же вступился за мою честь:

– Что вы, побойтесь бога, Прасковья Степановна! Какие блохи? У нас каждый день водные процедуры, вычесывание, правильное питание. Любаша заботится…

– Простите, Владимир Петрович, – она похлопала его по плечу, – да я так, к слову, простите, ради бога. Собачки у вас ухоженные, сразу видно – заботитесь… И как ваша помощница? Справляется? – неожиданно старушка сменила тему.

– Ой, вы знаете, молодец девчонка. Прямо тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, как родная дочь…

– А Танюшка, дочечка, хоть приезжает, проведывает? – с ехидцей в голосе и как бы нехотя поинтересовалась старушка.

– Редко, но регулярно, – вздохнул Владимир Петрович, – но что поделаешь, выросла. Работа, муж…

Прасковью Степановну мало тревожили Любаша и Татьяна, она, как я понял чуть позже, готовилась к главному вопросу. Больше всего ее распирало любопытство о судьбе Ларисы Дмитриевны, это бывшая жена Владимира Петровича. В нашей квартире об этой женщине никто никогда не говорил. Не то чтобы ее имя было под негласным запретом, а просто повода никогда не было. Друзья, наверное, не упоминали ее из чувства деликатности, родственники, в том числе дочь Татьяна, скорее чтобы не бередить отцу старые раны. Словом, вопрос созрел.

– Как Лариса? Возвращаться не собирается? Не помирились? – едва ли не шепотом спросила Прасковья Степановна. Мне показалась, что она сама испугалась своего вопроса. Но Владимир Петрович на удивление спокойно ответил:

– Да мы, собственно, и не ругались.

– Ну, так а это… как же… развод…

– Ну и что? – усмехнулся Владимир Петрович. – Мало ли причин для развода?

– Ну, в вашем случае причина-то ясна как божий день, – хмыкнула Прасковья Степановна.

– Кому? – удивленно спросил Петрович. – Кому ясна?

– Да всем, – пожала плечами старушка. – Не ваша… эта… как ее, болезнь… то есть трагедия, так и жили бы вместе по сей день!

– Удивляете вы меня, Прасковья Степановна, – рассмеялся Владимир Петрович, как мне показалось, нарочито громко и несколько наигранно. – То есть вы лучше знаете наши взаимоотношения с Ларисой, чем мы сами?

– Но это же очевидно, Владимир Петрович…

– Нет, нет и еще раз нет, дорогая Прасковья Степановна. Моя слепота никакого отношения к разводу не имеет. Мы развелись с Ларисой Дмитриевной за год до моей слепоты. Просто жили под одной крышей. Но мы остались друзьями. Никаких претензий друг к другу. Ну, не сошлись характерами…

Я, конечно, не могу опровергнуть слова своего подопечного, но то, что мне удалось раньше услышать, говорило об обратном. Я пришел к выводу, что Владимир Петрович просто защищает свою бывшую супругу, ему не хотелось, чтобы ходили разговоры о том, что его жена бросила из-за инвалидности. Наверное, он очень сильно любил свою бывшую жену. А может, он и правду сказал соседке. Нам, собакам, сложно разобраться во всем этом. А вам я рассказываю, чтобы вы лучше поняли нашего героя. Люди сделают, надеюсь, правильные выводы.

Болонки все никак не успокаивались.

– Трис, ты так и не ответил нам, что с мордой у твоей подружки? – визгливо спрашивает Тупчик.

– Да-да, – снова подгавкивает Дуренчик.

– Человека спасала, – киваю на Владимира Петровича, – вот его спасла от гибели.

– Смелая такая? – тявкает Тупчик.

– Гы-гы! – визжит Дуренчик.

Я не выдержал и говорю:

– Вы меня извините, девушки, но почему вы ведете себя как две дуры?

Обе болонки одновременно, словно по команде, фыркнули и залились громким лаем. Хозяйка заквохтала, точно курица-наседка:

– На кого вы лаете, миленькие мои? Что случилось?

– Тяф-тяф-тяф!

– Гы-гы-гы!

– Истерички, – говорю я им. – Вы еще вверх ногами упадите и глаза закатите. Может, отведут вас к ветеринару да вколют вам по укольчику, а то и по двушечке.

Мои слова повлияли. Болонки тут же прекратили дурачиться – видимо, перспектива оказаться в ветеринарке не очень им понравилась.

– Мы с тобой больше не дружим! – тявкнула Дуренчик.

– Ты такой грубый кобель! – взвизгнула Тупчик.

– Сами виноваты, – спокойно ответил я. – Ведете себя не как собаки, а как какие-то глупые обезьяны.

– Сам ты орангутанг! – фыркнула Тупчик.