Обещание - Дэймон Гэлгут

свою собственную смерть она ощущает. Если это может случиться с нашим отцом, то и со мной может. Такое же ничто, такое же небытие. Она скорбит, ужасаясь, о себе самой.

Ее муж, добредя по коридору до гостевой спальни с чаем на подносе, их так и застает, его убитая горем жена лежит поверх одеяла, перекинувшись через подтянутые ступни своего сидящего на кровати брата. Между тем Антон, чрезвычайно странная, по мнению Дина, личность, выбрал этот момент для того, чтобы записать что-то в блокноте.

(…)

Чтобы не ехать на ферму, он попросился к Астрид и Дину переночевать в их неказистом маленьком доме в Аркадии[31]. Не чувствовал себя готовым к возвращению, и в любом случае лучше здесь, чем там, дома, с тетей Мариной и дядей Оки, которые там ночуют в отсутствие Па. Однако сейчас, в эту минуту, когда другие потрясены, его влечет к некоему трудноопределимому центру.

Ничего, ничего, успокаивающе шепчет он Астрид, рассеянно гладя ее по голове. Если бы ему дали выбрать, как уходить, он это бы и выбрал.

Что, укус кобры? Чего ради? Он даже близко не подошел к рекорду. Шестой день всего!

Его сестра явно безутешна или твердо решила не утешаться. Кстати о сестрах, у него же еще одна есть, известить бы ее.

Ты с Амор так и не связалась?

Она не перезвонила. И я больше не пыталась, добавить к новостям было нечего! Но сейчас кто-то должен дать ей знать.

Я позвоню, говорит он. Дай мне номер. Способ извлечь себя из этой слезливой сцены, а впрочем, он обнаруживает в себе искреннюю, а потому интересную, потребность сообщить о событии младшей сестре. Зафиксировать это в дневнике, чтобы обдумать позже. А сейчас прочь отсюда. Между тем проснулись уже все. Близнецы, семилетние Нил и Джессика, прониклись горем матери и плачут в три ручья, Дин беспомощно суетится, уговаривая всех успокоиться. Телефон у них в кабинете, Антон закрывается, тут потише. Дубак, однако, середина зимы, к тому же самое холодное время суток, перед самым рассветом. Жуткая рань. А в Лондоне-то еще раньше, на целых два часа. Но такова уж природа новостей, плохих в особенности, что они хотят быть переданными, жаждут просто, как вирус.

Три гудка, и отвечает мужской голос, заспанный, но чистый и четкий, очень английский. Антон объясняет, кто ему нужен.

К сожалению, Амор тут больше не живет. Съехала месяц назад.

Вы не знаете, как мне ее найти? Это срочно.

Кто говорит, простите? спрашивает вполне уже проснувшийся голос, делаясь холодней и резче. Вы хоть знаете, который час?

Я ее брат Антон. Извините за беспокойство, но у меня важное сообщение.

Она никогда не говорила, что у нее есть брат.

Любопытно. Но факт остается фактом.

Хорошо, Антон, если она со мной свяжется, я дам ей знать о вашем звонке. Если вы действительно ее брат, она вам, конечно, позвонит.

Он переводит дыхание. Пожалуйста, передайте ей, что нашего отца убила змея. Долгое молчание, помехи на линии. Алло! Вы меня слышите?

Это шутка?

В том смысле, какой вы вкладываете, боюсь, нет.

Ну, раз так, сочувствую вам, говорит голос, смягчаясь.

Почему? Вы же не знали моего отца. Будьте добры, просто скажите Амор, что ей надо позвонить домой.

Она набирает номер фермы через несколько часов, но там никого нет. Телефон звонит и звонит. Сиротливый звук, еще более сиротливый из-за неизменности от раза к разу, ни намека на какой-либо выход, на разрешение. На том конце звонки, на этом Амор. Так вот она устроила из своего далека.

Спустя минуту она сдается. Сидит некоторое время, затем пытается снова. Она понимает уже, что ответа не будет, но ей нужно другое. Она слышит в трубке отдающий металлом гудок, и он, проходя через коридоры и пустые комнаты дома, почти физически являет их ей. Этот угол. Этот орнамент. Этот подоконник. Она закрывает глаза, слушает. Внутри сумбур притяжения и отталкивания. Из-за чего все так усложнилось? Дом когда-то означал только Одно, откуда взялась эта дикая метель враждебных друг другу сил?

Ферма довольно долго не приходила Амор на память. Она поняла или, может быть, всегда понимала, что если хочешь двигаться вперед, то лучше не оглядываться. Покинув Южную Африку, она только и делала, что двигалась вперед, главное, двигалась, не всегда уверенная, что вперед, меняя комнаты, города, страны, людей, так что все размазывалось, будто пейзаж при быстрой езде, что-то во мне не могло остановиться.

Впрочем, остановилась же она, как видно. Вот, сидит у окна в кресле, вполне неподвижна, разве только вздрагивает от плача. Окно выходит на чужую улицу в другом полушарии. Внезапно ей кажется, что все это стоит как вкопанное и почему-то вверх ногами. Что я тут делаю? думает, хотя, возможно, не словами. Не девочка уже теперь, женщина, телесные формы изменились. Лишь немногие черты и меты узнаваемо те же, в том числе следы ожогов на ступнях, поблекшие, но по-прежнему видимые, и по какой-то причине эти места сейчас ноют, прошлое подает сигнал.

Ночью она уже летит в Южную Африку. Возвращение ощущается не столько как действие, сколько как состояние, причем такое, к какому она совсем не подготовлена. Полная, вплоть до мелочей, внезапность этого подобна огромному белому соударению, сотрясению, взрыву. Неизбежному, но притом невыносимому. Ей не спится в полете, и в три часа ночи она топчется у камбуза на десятикилометровой высоте, над озером Чад. До чего обыкновенна и до чего диковинна человеческая жизнь! И до чего уязвимо ее равновесие. Твой собственный конец, может быть, вот он, у тебя под ногами. Секунда, и вместо самолета – миллион горящих обломков.

Ничего подобного не происходит. Через несколько часов она на заднем сиденье такси, едет на ферму. С водителем договорилась об оплате не по тарифу, его зовут Альфонс, это человек средних лет, недавно приехавший из Конго в поисках лучшей жизни. Не самый удачный маршрут выбрал, город он знает неважно и потому заплутал в центре, за что извиняется и еще раз извиняется по-французски, но она совсем даже не против, задержка приносит облегчение, ей нравится ощущать себя в промежуточном положении, недавно отбывшей и еще не прибывшей.

То, что она видит в окно такси, слегка поражает. Общее настроение довольно-таки праздничное, Амор не отмечает этого умом, но чувствует, и дело не только в том, что вчера был День молодежи, государственный праздник, девятнадцать лет со дня восстания в Соуэто[32], но и в том, что сегодня полуфинал чемпионата