Обещание - Дэймон Гэлгут

Он бросает винтовку в канаву, следом летит сумка с военной формой. Оставил при себе в пластиковом пакете лишь свое, что у него было, рубашки, трусы. Думает, я сейчас совершил преступление, но тяжести никакой не чувствую.

Он подавляет мимолетный страх, ощущая громадность мира, и выбирается к подходящему месту у наклонного съезда с шоссе. Показывается под ярким люминесцентным огнем, с надеждой выставляя вперед большой палец. Тут толика веры не помешает! Может, и не сразу, но раньше или позже, если ждать и не отчаиваться, кто-нибудь ради тебя остановится.

 Па

Телефонный звонок раздается, когда он только вышел из душа. Квартира не его, и звонят, скорее всего, не ему, и есть несколько человек, которых он всеми силами избегает, и все же он берет трубку. Какое-то внутреннее чувство, смутный силуэт чего-то.

Это Астрид. Он узнаёт голос, хотя долетают только обрывки слов. Вероятно, по этому ее новому мобильному телефону, страшно им горда, бесполезный тяжелый кирпич с кнопками. Изобретение не из долговечных. Не могу разобрать, что ты говоришь, сообщает он ей. Тем временем вытирается в гостиной. Можешь перезвонить по обычному?

Шипение и скрипы. Он с досадой кладет трубку. Его номер знают всего два-три человека, она в том числе, и она этим номером злоупотребляет. Астрид взялась возмещать ему молчание семьи, сделала себя посредницей между ним и ими, передатчицей новостей. Эта роль и нужна ей, и неприятна, и Астрид ему, в свой черед, и нужна, и неприятна в этой роли.

Антон быстро одевается, ожидая звонка. Середина дня, и йоханнесбургское небо безупречно, хотя в воздухе чувствуется середина зимы. Он натягивает через голову свитер, и тут телефон звонит снова. Опять обрывки вместо целых слов, но на этот раз он понимает, что Астрид, в сущности, не говорит. В трубке раздаются странные звуки, чуть ли не хныканье.

Алло, алло, что случилось? спрашивает он, а на солнце как раз набежало облако, и в возникшей тени у него наитие, словно бы воронка открылась, сквозь которую видна яркая и миниатюрная картинка будущего. Один из тех труднообъяснимых моментов, когда время, кажется, идет вспять.

Когда она начинает все-таки говорить членораздельно, он внимательно слушает ее рассказ о том, что он уже знает, рассказ, передающий не только сами факты, что их отец/сегодня утром/укушен/отравлен/в этом стеклянном ящике, но и ее страх, он слышит его так отчетливо, будто она описывает его словами, дикий ужас перед тем, что постигшее его постигнет ее тоже. Как если бы судьба была чем-то заразным.

Тебе бы продумать это получше, говорит он, когда она наконец умолкает.

Что продумать?

Ты ведь поэтому так напугана. Чтобы освоиться с тем, чего боишься, надо хорошенько это себе представить.

Чего я боюсь?

Смерти.

Но он же не умер, говорит она, и опять это хныканье.

Пока еще нет, но… Тоже часть увиденной им в крохотное окошко картинки будущего. Однако точно сейчас известно лишь то, о чем она ему сказала: Па без сознания в реанимации больницы Х. Ф. Фервурда в Претории.

Я еду туда прямо сейчас с Дином, говорит Астрид.

Хорошо.

А затем тишина, под которой чувствуется незаданный вопрос.

Не знаю, говорит наконец Антон. Отвечая, может быть, самому себе, хотя она слышит это иначе.

Пора, говорит она ему.

Не знаю. Мне надо подумать.

Антон. Пора.

Подумаю и решу, говорит он, рассерженный, но почти безъязыкий. Голос у него бледный, призрачный. Не знаю, смогу или нет.

Просто приезжай и посмотри на него. Он без сознания, так что даже разговаривать не придется.

Почти десять лет прошло, Астрид.

Вот именно! И пора заканчивать. Ладно, без разницы, делай, как тебе вздумается, ты всегда поступаешь по-своему.

Без малого десять лет отчуждения, за этот срок он прошел через кое-какие ужасы на далеких рубежах. И неужели так все завершится – стремительным броском к больничной койке ужаленного змеей отца, чтобы сидеть там и думать, откуда все пошло наперекосяк? Зачем, собственно? Чтобы продемонстрировать верность узам крови? Я же не люблю его. И он меня не любит.

Он огорчил Астрид, это ему слышно, но по-другому нельзя было, от нее нужна защита, как от назойливой толпы ладоней. Нужда, тревога не ведают границ, а Антон дорожит своими границами. Ты с Амор говорила? спрашивает он, чтобы переменить тему.

Оставила ей сообщение. Если у нее тот же номер, какой был. Последний раз мы разговаривали сто лет назад.

Ей ты тоже сказала, что пора? И велела приехать домой?

Я ничего тебе не велела, говорит Астрид. И понятно, что у тебя с Па все не так, как у нее. Ты сам знаешь.

Положив трубку, он довольно долго стоит, медлит, глядя на трещину в подоконнике, откуда бесконечной цепочкой выползают муравьи. Сколько же их? Не сосчитать. Многоточечность, только в ней и смысл, больше ни в чем. Почему это успокаивает?

Пора, Астрид права. Он всегда знал, что этот момент придет так или эдак, но рисовал себе все иначе. Не думал, что спасение будет настолько невразумительным и зыбким. Возможно, именно так и должно быть. Каждый день после отъезда из дома оттиснулся на нем как нутряное, животное, примитивное усилие, и ни на чем из этого он не задерживается мыслью, смаковать тут нечего. Выживание не учит, не воспитывает, только унижает. То, что вспоминается сколько-нибудь ясно, он гонит, заталкивает вглубь. Это часть необходимого, чтобы идти дальше.

Идти дальше, потому что рано или поздно дойдешь до конца. Южная Африка изменилась, обязательного призыва уже два года как нет. Он дезертировал из армии, и боже ты мой, теперь он герой, а не преступник, поразительно, как быстро все перевернулось. Только вот мало кого интересуют сейчас такие вещи. Герой, преступник, это уже прошлые дела. Ты всего-навсего еще один оборванец, который несколько лет провел в бегах, прятался в диких местах Транскея, а потом в Йоханнесбурге, еще вопрос, какие джунгли хуже. Когда необходимо выжить, делаешь, что приходится. Даже за счет, так сказать, собственного достоинства. Ха, Антон, чего уж там, достоинство первым делом пошло к чертям, ты выбросил его на обочину, как грязную тряпку, и это была лишь первая стадия, первая ступенька вниз, дальше куда хуже. Картины грязных дел, совершаемых в нечистых комнатах, дел болезненных и для души, и для тела, и все это без колебаний, просто чтобы дышать еще один день, дышать, не предпринимая ничего, абсолютно ничего ради чудеснейших лет твоей юной жизни… И плевать, кого, на хер, это колышет? Другие