Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл

Наверно, она изумилась бы еще больше, если б заметила, как Сильвия шмыгнула к маленькой клумбе, которую Кестер, поддавшись на ее уговоры, устроил у стены дома с солнечной стороны, и сорвала две-три астры и бутон чайной розы с куста, что рос у кухонной трубы и потому не замерз, а потом украдкой от матери осторожно приподняла ткань, которой была выстлана корзинка с колбасами и парой свежих яиц, и между складками полотенца положила свои осенние цветы.

Дэниэл, теперь уже излечившийся от ревматизма, после того как закончил свою послеполуденную трапезу (чай считался воскресным угощением), приготовился идти в Мосс-Брау. Когда он взялся за клюку, его взгляд упал на грустное лицо Сильвии, и он неосознанно догадался о ее безмолвном желании.

– Миссус, – обратился он к жене, – дочке ведь больше нечего делать, да? Так пусть наденет свой плащ да идет со мной. С Молли повидается и мне составит компанию.

Белл поразмыслила.

– Вообще-то, нужно пряжи насучить на чулки для тебя, но пусть идет, сама немного посучу. А так больше ничего.

– Живо одевайся и пойдем, – распорядился Дэниэл.

Сильвию дважды уговаривать не пришлось. В следующую минуту она уже спускалась в новом красном плаще с капюшоном, из складок которого выглядывало ее лучезарное разрумяневшееся личико.

– Незачем надевать новый плащ на вечернюю прогулку до Мосс-Брау, – указала Белл, качая головой.

– Пойти снять его и завернуться в платок? – спросила Сильвия с горестными нотками в голосе.

– Нет-нет, идем! Некогда мне ждать, пока вы, женщины, сообразите, что к чему. Пойдем. За мной, Девочка! – Последние слова были адресованы собаке.

С радостным сердцем Сильвия тронулась в путь танцующим шагом, который ей приходилось сдерживать, подстраиваясь под степенную поступь отца. На ясном небе сияли тысячи звезд, индевеющая трава под ногами похрустывала; и когда они поднялись на более высокое место, их взорам предстало раскинувшееся далеко внизу море. Вечер выдался безветренным, лишь время от времени откуда-то издали доносился треск, в тиши звучавший как будто совсем рядом. Сильвия с корзинкой в руках походила на Красную Шапочку. Отцу сказать было нечего, да он и не стремился быть приятным спутником, но Сильвия была погружена в собственные мысли, от которых ее отвлекал бы любой разговор. Долгий монотонный перекат далеких волн, гонимых приливом, рев прибоя, грохот вздыбившихся брызг и плеск отступившей воды, облизывающей песок и гальку, что отделяли море от скал; размеренный шаг отца, медленное ровное движение; мягкое топотание трусившей рядом Девочки – все это убаюкивало Сильвию, и она шла, предаваясь размышлениям, которые не смогла бы облечь в слова. Но вот наконец они прибыли в Мосс-Брау. Вздохнув, Сильвия прекратила свои мечтания и за отцом проследовала в дом. Большая комната, служившая одновременно столовой и гостиной, вечером казалась более уютной, чем днем. Здесь огонь в очаге всегда пылал, а не тлел, и пляшущие языки пламени вкупе с мерцанием свечей лишь частично освещали комнату, оставляя в тени многое, на что в этом безалаберном семействе просто не обращали внимания. Зато друзей хозяева всегда встречали тепло, и после слов приветствия миссис Корни, естественно, на ум пришли следующие:

– Чем же вас угостить? Господин мой ох как расстроится, что его не оказалось дома и он сам не смог вас принять. Он в Хорнкасл поехал продавать жеребят и вернется только к завтрему вечеру. Но здесь у нас Чарли Кинрэйд, мы его выхаживаем. А ребята будут из Монксхейвена с минуту на минуту.

Свою речь миссис Корни адресовала Дэниэлу, который, она знала, признавал лишь мужское общество. В среде необразованных людей круг тем для разговора, представлявших для них интерес, не выходил за рамки повседневной жизни, и, разумеется, как только в них угасали первый пыл и нетерпение юности, они переставали находить удовольствие в общении с противоположным полом. Мужчинам между собой есть что обсудить – такое, что, по их мнению (сложившемуся на основе традиции и опыта), выше женского разумения; и фермеры, жившие в куда более поздние времена, чем те, о которых я пишу, пренебрежительно относились к женщинам, считая всякие разговоры с ними пустой тратой времени; воистину они охотнее беседовали с пастушьими собаками, которые всюду сопровождали их в течение трудового дня и зачастую становились безмолвными наперсниками. Девочка фермера Робсона теперь лежала у ног хозяина, положив морду между лапами, и внимательно наблюдала за приготовлением угощения, которое, к ее глубокому собачьему разочарованию, состояло исключительно из стаканов с жидкостью и сахара.

– Где дочка-то моя? – спросил Робсон после того, как обменялся рукопожатием с Кинрэйдом и перекинулся парой слов с ним и миссис Корни. – У нее корзинка с колбасами, это моя миссус постаралась, она по части колбас редкая мастерица; клянусь, лучше не найдешь во всех трех райдингах!

В отсутствие жены Дэниэл мог до небес превозносить ее достоинства, но нечасто отзывался о ней одобрительно, если она могла его слышать. Однако Сильвия, быстро сообразив, как миссис Корни может истолковать похвалу в адрес ее матери, поспешила вмешаться.

– Мама подумала, – сказала она, выступив из тени, – что, может, вы еще не забивали свиней, а больным всегда приятно полакомиться колбасами, и…

Может, она и продолжила бы, если б не перехватила взгляд Кинрэйда, смотревшего на нее с радостным восхищением. Сильвия умолкла, но миссис Корни не допустила паузы.

– Что до колбас, так уж случилось, что в этом году я их не делала, а то бы я поспорила с любой хозяйкой. Йоркширские окорока добрую славу имеют, и я ни одной женщине в округе не позволила бы утверждать, что ее колбасы лучше моих. Но, как я сказала, до колбас у меня руки не дошли, потому как наш кабанчик, коего я холила и лелеяла, сама откармливала – и он теперь бы весил 14 стоунов[42] и ни унцией меньше, – наш кабанчик, что знал меня не хуже любого христианина, а сама я его просто боготворила… так вот через неделю после Михайлова дня[43] он захандрил, да и умер, словно в насмешку надо мной. А другого пока рано забивать – только через полтора месяца вес наберет. Так что я очень признательна твоей миссус, и Чарли, я уверена, тоже; хотя с тех пор, как мы его здесь выхаживаем, он быстро идет на поправку.

– Мне гораздо лучше, – подтвердил Кинрэйд. – Скоро смогу снова дать отпор вербовщикам.

– Так ведь говорят, они на время оставили наше побережье.

– В Гулль отправились, как мне сказали, – сообщил Кинрэйд. – Только они хитрые черти – вернутся, оглянуться не успеем, уже на днях.

– Вот, смотри! – воскликнул Дэниэл, демонстрируя свою изуродованную руку. – Вот так я избежал вербовки, еще во время войны с Америкой. – И он затянул свою историю, которую Сильвия знала наизусть. Ее отец никогда не упускал случая рассказать новому знакомому о том, как он покалечил себя, дабы избежать принудительной вербовки. Тем самым, как признавал сам Дэниэл, он досадил не только вербовщикам, но и себе, ибо ему пришлось оставить море, а в сравнении с мореходством любые сухопутные занятия – это бессмысленное прожигание жизни. Ведь на корабле Робсон не дослужился до звания, при котором его неспособность взбираться на мачту, метать гарпун или стрелять из пушки не имела бы большого значения; хорошо хоть своевременно подоспевшее наследство позволило ему стать фермером – позор, по его мнению. Но общение с моряками греет ему душу, сказал он гарпунщику, и настойчиво приглашал Кинрэйда наведываться в Хейтерсбэнк, когда тому вздумается, если ему нужно скоротать время, находясь на берегу.