Отторжение - Элисабет Осбринк

Теперь они с мамой живут в квартире. Переехали в конце дня. В окна без штор широким потоком лились сумерки, они заполняли и заполняли пустую комнату от потолка до паркетного пола, пока не стали ночью. Карманный фонарик повел себя странно: узкий снопик света делал тьму еще более непроницаемой. Рыскал от стены к стене, ему словно не на чем было задержаться. Стены, пол, потолок, в лучшем случае батарея отопления. А там, куда он не попадал, становилось все темнее и темнее.

Большая комната не просто большая, она очень большая, с двумя окнами на улицу. И целое озеро паркета. В углу неработающий камин. Мама тут же взяла с К обещание, что она не будет пытаться его растопить. Лампа только в кухне – единственное напоминание, что здесь раньше кто-то жил. Мама начала прибираться, хотя прибирать было особенно нечего, разве что достать из встроенного шкафчика в кухне забытые консервы и пачку крекеров. А К сидела на подоконнике и смотрела на чисто вымытые окна дома напротив. Там сидели и ходили люди, и по всему было видно: им хорошо вместе.

Воскресенье как воскресенье, такое же, как и все прочие воскресенья. Мама сидит на кухне в красном халате, пьет чай с поджаренным хлебом и просматривает газету. Музыка по радио. Мама уже приготовила мясное рагу, разделочная доска слабо пахнет луком. Они рассказывают друг другу, кому что снилось. В общем, обычное воскресенье, можно даже назвать уютным, если б не было так отчаянно скучно.

По радио заливается итальянский тенор. Ах, никогда я так не жаждал жизни… Сейчас мама немного поплачет – вот, уже плачет. А сейчас скажет: я плачу, потому что это так прекрасно.

– Я плачу, потому что это так прекрасно, – говорит мама и улыбается сквозь слезы.

Что-то такое предстоит, иначе мама не стала бы готовить овощное рагу спозаранку. Одевайся потеплее, сейчас мы поедем на дачу. – А зачем нам ехать на дачу? – Поторопись.

Они живут в квартире, мама и она. Вдвоем. У них никого нет, кроме друг друга. Сестры уехали, ее собственный папа тоже неизвестно где, к тому же имя его нельзя произносить вслух.

Как-то папа взял ее на прогулку в Хелласгорден и все объяснил. Якобы он оставался с мамой сколько мог, но ссоры становились все более бурными, дисгармония все более дисгармоничной. Ему больше не выдержать, жить стало невозможно. Но я твой папа, сказал он, и останусь им, что бы ни случилось. Я тебя очень люблю, К.

Лучше бы он умер, сказала мама.

К подошла к окну. Там парк, улица, город… продольные и поперечные полоски между плитками тротуара, К очень любит наступать на эти швы, хотя иногда приходится укорачивать или удлинять шаг. Похоже на игру. Каждый день она едет домой из школы на автобусе. Он красный, как кровеносный сосуд, а она – кровяной шарик, автобус переносит ее из одной части тела Стокгольма в другую. Подвыпившие и шумные дядьки на заднем сиденье ее пугают. И громогласные подростки пугают – ничего хорошего не жди. И Рикарда, мальчика из ее класса, тоже побаивается, у него голос громкий и противный.

– Мама, а что такое шалава? – спросила она как-то маму. – Он меня назвал чертовой шалавой.

А еще как-то Рикард сказал, что можно захлебнуться чайной ложкой воды и что лужи на мостовой тоже очень опасны: можно утонуть. Теперь каждый раз, когда она видит дождевую лужу, всегда вспоминает: можно утонуть.

А вот собак она любит. И очень любит подружку Хелену с Хантверкаргатан, 44[28]. Как может быть простой адрес таким звонким, интересным и загадочным? Вся эта длинная красивая улица – как продолжение самой Хелены. Будто воздух тут соткан из ее дыхания, а пыльная одежда на распродажах побывала в ее руках, ну если не в руках, то рядом. Шоколадные волны норковых шкурок в витринах меховых магазинов очень похожи на волосы Хелены – хозяева наверняка косились на проходящую Хелену, когда раскладывали шкурки для привлечения покупателей. Хелена… маленькая и юркая, как белка, самая красивая белка в мире. Лучшая подруга.

Чтобы попасть к ней домой, нужно пройти через арку, через двор и подняться по лестнице. Они пьют шоколадный коктейль и слушают музыку. Хелена обожает “Битлз”. Они переодеваются и красивой походкой прогуливаются под музыку по квартире. К вообще-то больше всех нравится Джордж Харрисон: он выглядит таким печальным. “Битлз”, конечно, немного устарели, но они ей тоже нравятся, как и Хелене. И о чем-то напоминают. Никак не может вспомнить о чем, но потом доходит: о сестрах.

Дома К не говорит о сестрах ни слова. Запретная тема. Их имена помещены в склад Опасных слов, Слов-Которые-Нельзя-Произносить. У матери мгновенно темнеет лицо, когда она их слышит. Лучше не называть сестер по имени, тем более что их нет рядом. Мир стал другим, и в этом новом мире нет никого, кроме К и ее мамы. К изо всех сил старается, чтобы не только она, а вообще никто не произносил их имена, но когда кто-то говорит про сестер, мама всегда отвечает: “Они меня предали”. И добавляет: “Как раз тогда, когда я была на грани смерти, когда мне больше всего нужна была их помощь, – как раз в те страшные дни они меня предали”.

Но когда К в гостях у Хелены, все это мгновенно забывается. И склад Опасных слов словно бы уже не существует, можно говорить о чем угодно, не боясь криков и рыданий. И да, конечно, она прекрасно помнит – сестры всегда слушали “Битлз”, давным-давно, так давно, что это время, возможно, уже и не существует. Тогда они все жили вместе… у старшей сестры был синий пластмассовый проигрыватель, откидываешь крышку, и она превращается в колонку. К до сих пор помнит загадочное слово “карборунд”. Карборунд – нечто очень острое и прочное, из него делали иглы для проигрывателей. То время уже не существует, но К прекрасно помнит картинку: сестра сидит на полу рядом с этим синим проигрывателем и, закрыв глаза, покачивается под музыку. Help. I need somebody. Help. Not just anybody. Help. I need someone.

А Хелене с Хантверкаргатан больше нравится другой лот: Ob-La-Di, Ob-La-Da. Ну и что, и правда другой, но тоже хороший. А еще она показала, как смешивать на дне стакана какао с сахаром и сливками, получается жирный и вкусный крем. Они едят его ложками, хотя мама сказала К: тебе нельзя толстеть. Но шоколад со сливками такой шоколадный, а сливки с шоколадом такие сливочные, а Хелена так уговаривает – устоять невозможно. Плохо только, что в Хелену влюблена еще одна девочка в классе. Никогда не знаешь, с тобой Хелена или нет. Приходишь в школу – а она уже щебечет с той, другой. Одна победительница, другая проигравшая. Одна счастливица, а другая отходит с понурым видом. И так всегда. Каждая минута в обществе Хелены – блаженство, музыка, шоколадные сливки, тепло и покой. В те дни, когда Хелена выбирает К, никто пусть и близко не подходит.

У мамы много разных голосов. Есть голос, который означает “невыносимо болит голова”, хотя слова не произносятся. Есть “тяжелый день на работе, очень устала”, но есть и “сегодня я горы могу свернуть”. А иногда, особенно после стакана вина, голос расслабленный, в любую секунду может прорваться смех. Этот голос самый лучший. А вот если “очень устала” и “болит голова” – это опасные голоса. Всё на ниточке: не приведи господи сказать или сделать что-то не то – сразу появляется еще один голос, и он произносит уже вслух: “Я не хочу больше жить”. Не успеет мама возникнуть в дверях, К уже знает, что за вечер предстоит.