Наречённая - Лэйя Райн

Пока он готовил отвар, в шатре несмотря на то, что стужа крепла, скоро стало нечем дышать. Остудив немного на холоде взвар, страж вернулся к девушке, сдёрнул с неё шкуры, ощупал её лицо и руки — горячая. Она вся горит, как угли. Он отёр смоченной в ледяной воде тряпкой лицо и шею девушки, приподнял затылок, осторожно поднося к сухим губам отвар. Истна, задышав часто, никак не принимала питьё, но Маар держал крепко, заставляя пить, и она пила судорожно, мелкими глотками. Выпив всё, асса́ру даже не открыла глаз, легла обратно на постель. Маар стянул с неё сюртук и сапоги, всю верхнюю одежду, оставив в одной сорочке. Девушка не отозвалась даже на то, что страж прикасался к ней свободно. Смочив вновь ткань, он положил ей на лоб, накрыв её тонким одеялом, подбив шкуры под бока, чтобы не дуло от стен шатра, хоть и плотных — любой сквозняк был опасен.

Сам страж опустился на шкуры, облокотившись о толстую балку, смотря неподвижно поверх языков пламени на бледное лицо Истаны, наблюдая, как поднимается и опадает её грудь в глубоком дыхании. Маар лишь единожды испытал боль и страх на вкус, когда слышал крики женщины на костре, навсегда запечатав это воспоминание в себе. Казалось, выжег все остатки его, но сейчас, при виде ослабленной до смерти асса́ру, внутри рвало всё от бессилия как-то облегчить ей страдания. Он явственно ощущал, как лопается плоть на лоскуты, и была ли это её боль или его собственная от вида это хрупкой, как хрусталь, асса́ру, слишком беззащитной сейчас, Маар не мог понять.

Всю дорогу он думал о том, что сказала ему Тхара. Ведьма права, о том, что он везёт найденную асса́ру в крепость, скоро узнает совет и сам владыка. И от этой мысли ярость била страшнее молнии. Он соврал ведьме, он не только хотел иметь Истану, он жаждал, чтобы асса́ру была его вся, без остатка, до последнего волоска, до холодных глубин её души. Эта маленькая лживая дрянь тянула из него жилы, его ломало от одной лишь мысли о том, что кто-то ещё к ней прикоснётся, сможет посягнуть на неё…

Проклятие!

Маар сомкнул веки, прогоняя прочь эти мысли. Внешне Страж оставался спокоен, но внутри него огненная буря билась, раздирая его на части, сгущая кровь. Сквозь треск сучьев в очаге и плотную духоту, напитанную травами и смолой, чувствовал он сущностью и видел внутренним взором приближение снежной бури, надвигающейся с севера. Ощущал, как воздух стал тяжёлым, словно свинец, и твердь замерла в ожидании стихии, ветер уже подхватывал белую крупу, разнося по долине стылые вихри. На несколько дней они застрянут тут.

Он открыл глаза и неотрывно смотрел на лежащую неподвижно девушку, бледную, почти прозрачную, только жидкое золото перетекало в её разметавшихся по постели волосах — блики костра.

С другой стороны, буря застала вовремя — асса́ру необходим отдых, чтобы поправиться, и ему не нужно приказывать своему отряду остаться, чтобы они не думали, что эта падшая что-то для него значит. Хотя, кого он собирался одурачить? Шед уже давно всё пронюхал и понял, что девчонка имеет ценность для него, последней разгадкой стало то, что Маар вернулся за ней, оставив своих воинов.

Если она сядет завтра в седло, то погибнет. Он хотел этого и страшился одновременно.

В тканную стену шатра ударил первый порыв ветра, рассыпав льдистую крупу по куполу. Послышались голоса воинов и зычное гарканье Шеда, отдающего короткие приказы. Маар поднялся. Кинул ещё одну охапку сучьев, приблизился к Истане, убирая с её лба тряпку, коснулся кожи, теперь уже влажной от проступившей испарины — жар начал спадать.

Гостя почуял заранее, до того, как за тканной перегородкой, отделяющей очаг от входа, поднялся полог, и внутрь вошёл Шед. Маар вышел ему навстречу. Шед с позволения ван Ремарта прошёл внутрь к тлеющим углям, хотя был ближе всех остальных воинов и мог позволить себе не ждать одобрения. Он опустился на шкуры перед очагом, чуть меньшим, чем во внутренней части шатра, но не менее жарким. Маар сел перед ним, завалившись на ворох тюфяков. Сложная выдалась поездка и в какой-то степени более непредсказуемая, чем появление тварей Бездны.

Шед за кружкой крепкого эля подробно донёс о том, что произошло в пути за время отсутствия Маара. И оказалось, ничего существенного, только то, что один конь сломал ногу, и его пришлось убить. И, конечно, не пропустил то, что они застряли в этой пустоши одному Бархану известно на столько. Шед не упоминал об асса́ру, но Маар считывал его напряжение при каждом движении мысли о ней. Нет, Маар не мог читать мысли, хотя в этом его подозревали все, он мог только улавливать поток ауры, но то, что Шед думал об асса́ру, Маар нутром чуял и убеждался в этом каждый раз, когда тот возвращал взгляд на тканную перегородку, за которой спала Истана. Маару не нравилось, что Шед продолжает показывать своё недовольство. Несмотря на то, что стража это злило, он будто намеренно так поступал, будто имел на это какое-то право. Шед, который на протяжении многих лет был верным союзником, теперь осуждает выбор Маара и его решение?

— На рассвете двинемся в дорогу?

Маар мрачно глянул на него.

— Нет. Ни утром, ни вечером. Буря на несколько дней.

Сделав большой глоток тёплого хмеля, Шед отставил чашу.

— Это нас ведь не сможет остановить?

— С чего ты взял? — ван Ремарт бросил на воина беглый взгляд. — Лошади не вынесут такой нагрузки, да и каждый раз ставить шатры отнимет больше времени и сил, проще переждать сейчас.

Шед покачал головой, задумавшись над чем-то своим.

— Она не выживет, зачем таскать её за собой? Это лишняя ноша и забота, кругом много сук разных, неужели её дырка чем-то отличается от всех других?

Страж резко вернул на воина взгляд. Глаза Маара потемнели до такой степени, что слились с чёрной каймой. Взгляд Шеда изменился, погасло в нём что-то.

— Запомни, Шед, сейчас и на потом: что мне с ней делать, решаю только я. Это моя находка и она принадлежит мне. Я её нашёл, и мне решать, оставить её в живых или же свернуть шею. И если я всё же решил оставить девчонку у себя, это не должно обсуждаться и оспариваться ни тобой, ни кем-либо другим.

— Конечно, тебе решать, мне до неё нет никакого дела. Я просто забочусь о нашем передвижении и только. Моё дело исполнять волю, явленную свыше.

— Твоё дело — слушать меня и выполнять мои приказы, а не влезать носом, куда тебя не просят. Отрежу тебе его, если и дальше будешь продолжать диктовать, что мне нужно сделать.

Шед выслушал и на этот раз благоразумно промолчал. Он сидел так же расслабленно, но пальцы его рук давно сжались в кулаки. Тишина, что разлилась по шатру свинцом, начала давить на слух и вены, её нарушали только шум крови в голове и где-то в горле, удары ветра и завывания вьюги, что глухими звуками просачивались в тёплый кров.

— Я всё понял, — наконец ответил Шед, поднимаясь с нагретого места. — Пойду посмотрю лошадей, — бросил он чуть сдавленным голосом, направился к выходу.

Маар проводил его долгим взглядом, поднимая хлеставшей через края силой исга́ра жар в углях. Он перевёл взгляд на пламя, только видел перед собой не яркие всполохи, а Истану, её нежное белое тело и блестящие, гладкие, как шёлк, волосы, розовые губы, чуть приоткрытые в выдохе, голубые, как зимнее небо, глаза. По телу потёк густой жар от одного лишь воспоминания того захвата её лона на своём члене, в глазах потемнело. Теперь, когда напряжение спало, Маар испытал мучительную, почти болезненную тягу прикоснуться, погладить, втянуть запах, ворваться и долбиться в её плоть безостановочно. Она принадлежит ему и только ему, никто не может отнять её у Маара, даже Ирмус, даже сам Бархан. Маар выдернет кадык каждому и отрежет яйца, если кто-то отважится пойти против его решения, если кто-то посмеет на неё посягнуть.