Наречённая - Лэйя Райн

Я не помнила, сколько вот так сидела. На виски давило, стучала боль где-то в затылке, от съеденного меня подташнивало. Я осторожно пошевелила повреждёнными пальцами.

Маара трясло. Эта лживая дрянь свела его с ума. Он лишился рассудка окончательно. Асса́ру толкнула его к краю, где он едва не сорвался в собственное безумие. Выйдя в другую часть шатра, оставив Истану одну, едва сумев оторвать её от себя, страж дышал рвано и глубоко. Оголённые нервы вместе с жилами, казалось, вот-вот лопнут от дикого напряжения. Она ведьма. Проклятая асса́ру завладела им, она получила своё, он не контролирует себя — уже нет, его хладнокровность раскололась в дребезги, как глыба льда. Когда она закусывала губы и терпела боль, в этот миг он одурел.

Когда Маар увидел, что Истана не притронулась к пище, он вскипел. Желание придушить её всколыхнулись в нём ядом вместе с вожделением, которое становилось с каждым мгновением пребывания рядом с ней всё оглушительней, исступлённее, до того болезненно остро ощущалось, что его яйца сжимались в узел, а член наливался кровью, доводя до помешательства и оглушительного звона в ушах. В тот миг, когда он нашёл Истану лежащей на постели, уже не спящей, но не желающей даже повернуться к нему, показывающей своё пренебрежение, Маар решил сначала затрахать её до полусмерти, а потом задушить за то, что она не слушает его, не исполняет то, что он требует от неё, во благо же ей самой. Упрямая, свободолюбивая, гордая асса́ру осмелилась идти против его воли. Но когда её ненависть полилась из красивых губ, ударяя по нему комьями грязи, он озверел. Он впал во всепоглощающую ярость, жаждал вывихнуть её пальцы один за другим, мучительно медленно. Этот безобидный трюк он применял частенько, и тот всегда срабатывал, в нём нет ничего вредного — умелое движение, и жертва готова сдаться с потрохами. Маар делал это с мастерством палача. Истана сломалась. Холодная, неприступная асса́ру покорилась. Она бросилась к еде, со страхом и отчаянием, одичало вгрызалась в мясо. Маар видел, как тряслись её тонкие пальцы, как дрожали губы, и брови хмурились от обиды и боли, вздулись тонкие нити вен, по щекам текли блестящие слёзы, её всю колотило, вся её надменность рухнула, открывая ему другую Истану, такую беспомощную, уязвимую, трепетную, что внутри стража дрогнуло что-то. С дикой силой разорвалась внутри боль, едва не проламывая рёбра мужчины.

Маар просил прощения, утешал, лишь бы её боль внутри него стихла, лишь бы хоть как-то заглушить её надрывное немое рыдание. Он схватил девушку и прижал к себе, стиснув в объятиях, успокаивая и утешая. С ним никогда такого не случалось. Никогда. Внутри растекался адский пожар, и горло перетягивала верёвкой жгучая вина за то, что он причинил ей такую боль, как оказалось, для неё почти невыносимую. Этого Маар не ожидал. Он причинил вред Истане, такой маленькой, хрупкой, ранимой. Он своей грубой силой искалечил её, раздавил и заставил страдать и корчиться от боли. Он ничтожество, он выродок. Истана права, в нём нет ничего хорошего, нет ничего человечного, его руки по локоть в крови, а душа давно утопла в чёрной смоле ненависти и жажды возмездия. Он желал, чтобы страдали все, как и он когда-то. Так же безнадёжно и отчаянно, до остановки сердца он жаждал, чтобы и она страдала, как он, в тот миг, когда она обрушивала на него свою ненависть, чтобы на долю испытала ту муку и глубину мрака, что и он. Она его страшно гневила, до испепеляющей одури, до бешенства и кровавых пятен перед глазами, он готов был в любой миг убить её и одновременно прижать к груди, целовать пальцы рук и ног, бесконечно дарить нежность и ласку. Ни одна женщина не вызывала в нём такое бешеное противоречие.

Но Маар понимал и другое — чем больше и ярче он испытывал всё это, тем сильнее ожесточался в нём исга́р. Тхара права — ему лучше её убить. Но уже слишком поздно. Маар это понял, когда только что держал Истану в своих руках, ощущая биение её сердца кожей, а его собственное трепыхалось в конвульсиях. Он не сможет. Уже нет. Он боится её потерять — старуха видела его насквозь, когда говорила это. Асса́ру Истана — это его яд, и если он не найдёт противоядие, то в этой борьбе он погибнет рано или поздно…

Плевать.

Маар, больше не медля, схватил плащ с сундука. Накинув меха на плечи, вышел из шатра. Порыв ветра ударил в грудь, обдав снежной волной из ледяной крупы. Он немного отрезвил, остужая кипящий магмой пыл. Шед, закутанный так, что только одни глаза виднелись из-под капюшона, указал в сторону стойбища коней.

— Волки разодрали двух лошадей.

Маар скользнул взглядом по лагерю, оглядывая островерхие шатры, занесённые сугробами, средь которых с факелами в руках сновали его воины. Мела пурга так, что невозможно было отличить небо от земли, и только-только креп рассвет, окрашивая всё вкруг бледным золотом.

— Этой напасти стоило ожидать, нужно было заранее о том подумать.

Голодные звери, теперь испробовав легко добытого горячего мяса и крови, теперь повадятся нападать, и нужно что-то решать, иначе они к окончанию ненастья лишатся всех лошадей — самого ценного, что есть у путников. Без лошадей застрянут неизвестно на сколько дней, недель или даже месяцев. Остался последний длинный переход, а там доберутся до земель Энрейда, что едва не граничит с долиной смерти, где и начинается Излом, где ждёт Маара новое пристанище — крепость Отрмор.

Добравшись до стойла, страж ощутил, как в нос ударил запах железа.

— От кобыл ни косточки не осталось, — докладывал Шед.

Кони, укрытые толстыми попонами, неспокойно толкли снег копытами, всхрапывали и вскидывали гривы, озираясь одичало. Донат с другими соратниками пытался их как-то усмирить: тормошил холки, гладил морды.

— Ночью нужно сторожить, — приказал Маар. — Поочерёдно.

Больше ничего и не оставалось. Шед кивнул и отошёл, окрикивая и подзывая мужчин. Страж, похоже, после того разговора в обиде. Маар проводил его взглядом, повернулся и пошёл прочь, возвращаясь к своему шатру, прислушиваясь к завыванию ветра и тому ненастью, что творилось у него внутри. Так ведь легко упустить и угрозу — нужно быть начеку. Туда, где проливается кровь, приходят стервятники — урок, который когда-то заучил Маар от колдуна. И не важно, кто ими станет — твари Бездны или головорезы.

Дыхание стража отяжелялось при каждом шаге приближения к шатру, бухало камнем о рёбра сердце. Маар сжал кулаки и вошёл внутрь. Он скользнул внутрь шатра вместе с холодным воздухом и вьюгой. Сразу его остро и неумолимо потянуло к ней — посмотреть, вдохнуть, коснуться. Проклятое наваждение! Проклятая асса́ру! Скинув себя тяжёлый мех, мужчина прошёл бесшумно по коврам, на ходу ощущая тишину. Заглянул за полог. Истана зябко свернулась на ложе, не шелохнулась, когда он появился, на этот раз не притворялась — уснула. Маар втянул в себя воздух, пропитанный ароматом её тела, призвал всю свою волю, чтобы оставаться холодным и равнодушным. Но он полностью и безнадёжно идёт на поводу у своих чувств, а этого не должно случаться с ним. С асса́ру невозможно оставаться в покое, она дурманит голову не хуже самого крепкого навриимского вина. Стоит ему приблизиться, в нём против его воли сгущается кровь, бьёт горячими толчками в пах, вынуждая плоть каменеть и вздрагивать. Испробовав асса́ру один раз, ему хотелось ещё, безумно хотелось снова вкусить её губы, проникнуть в горячее лоно, заполнив её собой, ощутить тугой захват, утонуть в озёрах её глаз.