Умри, старушка! - Сергей Сакин

Я шел на Арбат. Арбат — очень дурацкая улица. Типа «сердце Москвы», но встретить здесь можно только спорт-штаны с семечками, вариант — пиджак с барсеткой и крашеной блондинкойбрюнеткой под мышкой, приехавших из индустриального Подмосковья. Из разных пород москвичей в сердце их родного города собираются в основном такие окурки жизни, что мне всегда хочется гонять их ссаны-ми тряпками («всегда» — это кроме того времени, когда я сам лазил здесь в драной коже и читал Ремарка.:) Но для 13–14 лет это все же простительно). Грязные панки, бегающие за прохожими: «Братан, выручи! Братан, два рубля!», какие-то блаженненькие, прыщавые старшеклассники — все в черном, хиппаны — босые, и видно, что на пальцах ног ногти у них изъедены грибком. В детстве я приезжал сюда за тем «мятежным духом», который всеми печенками впитывал, высасывал из панк-рок-н-роль-ных кассет. Тщетно, естессно. Поиск мятежно-сти и романтики среди арбатских тусовщиков, чьим самым частым занятием были забеги от наезжих гопников — задача для взвода сыщиков с собаками и миноискателем, но никак не для младшего школьника, выращенного на кинофильме «Игла». Эх, где ты, мой 1990… Уже лет через пять я открыл для себя подвал «Кризис жанра» и стал ходить в него для развески лапши на женские уши. Это остается самым и единственным романтичным из арбатских воспоминаний.

При этом Арбат сам по себе, если выжечь гуляющих по нему людей напалмом, всегда был мне по сердцу. Его в любую погоду тесно прижавшиеся друг к другу дома с пастельными стенами ласкают глаз, согревает сам цвет этих стен, цвет старой Москвы, мягкий и теплый. Замедлив шаг, я шел, глядя поверх голов, на щель неба между домами.

Есть не хотелось, пива не хотелось и даже курить не хотелось — я впал в оцепенение. Я раньше читал про такое, от сильного переживания пять чувств могут окуклиться, чтобы сберечь мозг от перегрева. Мысли о мести, вспыхнув в душе, прогорели и опали пеплом. На месть у меня не хватит масштаба. Как можно адекватно отомстить — ну, скажем, за отрезанную руку? Нет, братья, только не подумайте, что я еще не расквитаюсь за Пса. Просто почему-то сейчас мне кажется, что сколько нигерров ни завали — Псу от этого легче не станет. Да в принципе, класть на Пса. Мне легче не станет.

Мой поэтичный взгляд поверх голов ткнулся в эту вывеску, как глаз в лесу иногда налетает на ветку. Это была самая нормальная бело-синяя вывеска с названием улицы и цифры, такие висят на каждом доме. Сначала взгляд прошел мимо нее, потом замедлился и вернулся, остановился сам и остановил движение всего тела. Я стоял столбом, задрав голову и глядя на написанное синим по белому слово. Точно такое же слово было написано корявым джоев-ским почерком на клочке лежавшем у меня в кармане. Я достал из кармана сигарету и закурил. Но сделав две затяжки, кинул выбросившую искры сигарету на асфальт и пошел быстрым шагом к нужному дому. Я — человек быстрых решений. Только иногда так же быстро передумываю:). Честно говоря, я запомнил название улицы и цифры домаквартиры, еще когда Джой протягивала мне в летнем кафе эту бумажку, с первого взгляда.

Поднимаясь по лестнице старого центрального дома, я, как назойливую муху, отгонял мысль о том, что чиксу из такого дома нужно вести, как минимум, в «Метелицу». Тем более, если первое впечатление было такое хымм… в общем, не из лучших. Я вспомнил ее глаза (сейчас соврал — не вспомнил, я о них не забывал ни на секунду) — как и ее адрес, они были со мной весь день.

Она открыла дверь сразу, и хотя на двери был глазок, она в него не смотрела. А посмотрела сразу на меня, ясно и просто. Даже с вежливой приязнью, но на дне глаз я успел увидеть прежний брезгливый страх. И опять я ощутил в себе раздвоение, трещину. Трещину, которую пластичное податливое сознание уже успело замазать. Но не было в этих глазах удивления. Удивление сейчас бы все убило. В начале отношений с женщиной можно перескочить все, кроме этого: «Что это вы там вокруг около меня возитесь?». — Удели мне, пожалуйста, пять минут. Я хочу тебе объяснить. Я не люблю, когда обо мне ТАК думают. — Бляха, как скрипуче из меня выдавливаются слова, что ж я за мудак! И зачем я приперся?! Со стосом, который одно предложение раскромсал на три, и два из них начал с буквы «Я» — ох, не станет эта чикса разговаривать. Но самое страшное, что под этим мусором в голове появилось сколь монументальное, столь и дико-мудацкое: «Пяти минут МНЕ С ЭТОЙ ЖЕНЩИНОЙ НЕ ХВАТИТ. Как насчет пяти веков?». Я чуть не задохнулся.

— Подождешь меня внизу? — утвердительно спросила она, так же ясно и просто.

Напротив ее подъезда была лавка. Я присел и, с трудом разжав зубы, ткнул в них сигарету. Сигарета не замедлила сломаться у самого фильтра. «А че, мысль», — я выплюнул фильтр и придымил обломок. Две злых затяжки — и первая фраза была готова, я снова почувствовал себя в тарелке. Только скребла подленькая мыслишка — она специально спровадила меня на эту лавочку, чтобы успеть прочухаться и придумать, что гнать. (В смысле, дала МНЕ прочухаться, а не наоборот).

Она вышла неожиданно быстро и опять попала в яблочко: чиксы, которые не красятся по сто часов перед выходом на улицу, всегда вызывали у меня тень уважения. У нее была обалденная походка, она как будто покачивалась на своих длиннейших стройнейших ногах. Светлые волосы, как и прежде, были собраны в хвост, открывая миру ясное (вот слово-то привязалось!) чистое лицо.

Я поведу ее в «Кризис жанра». Во-первых, там стильно. Во-вторых, не шумно. В третьих, язык у меня там развяжется хотя б в силу привычки. И наконец, в «КЖ» этот вечер унижения не выльется для меня в финансовый обвал.

Оказалось, она тормознула водилу чуть раньше, и до ее подъезда мы прошли еще сотню-другую метров. И ее глаза в темноте сверкали ничуть не тусклее. Если бы не висящая в воздухе морось, от этого света у меня пересохли бы губы.

— Спасибо что проводил.

— Спасибо, что разрешила. Хотя, ты же знаешь.

— Что?

— Мы бы все равно встретились бы.

— Да, знаю. Я это еще поняла, когда ты хотел заскочить обратно в вагон.

— А? а, ну да…

— Ты так дернулся, я даже пожалела тебя.

— Меняаа?

— Ну, что двери закрылись.

Ага, заскочить обратно в вагон:). Я рассмеялся. Нам надо было перейти дорогу, и я взял ее за руку, сжал ее изящные пальцы. Подумал: я мог бы сделать из них кашу — надо только чуть-чуть сжать.

— Ты играешь на пианино? Ах, сестричка, спасибо тебе. Когда-то моя сестра (старшая, я не видел ее уже несколько лет) научила меня общаться с чиксами. Брать им я научился сам.

Я ехал домой на такси. Было еще не сказать чтобы поздно, тем более по моим меркам, тем более по меркам моего бумажника, который, казалось, аж плюнул на меня, когда я поднял руку на обочине, но я все равно ехал на тачке. За весь вечер я толком и не окосел, перед этой чиксой не стоило понтоваться луженостью глотки. Этим вечером кураж был словлен в другом: с беззаботным видом я налег на Chivas Regal. Итак, я не был пьян, но когда хлопнула дверь ее подъезда и я шагнул к метро, то понял, что меня штормит баллов на шесть. С тихим ужасом я вспомнил еврейского писателя: «…он влюбился как цуцик, он ничего не понимал…». (О, Боги, Боги! Ну не может же это быть про меня!) За окном такси огни города размазались в полосы в дымках дождя, мы ехали быстро, насколько позволяли поскрипывающие дворники, Дождь опять зарядил плотно. Я засмеялся, В смехе было поровну радости и нервов. Я не понимал еще, что же творится, то есть понимал, что я втюрился, но состояние было настолько ново для меня, что я как будто раздвоился, и, смеясь от радости, захватывавшей дух, одновременно обстебывал себя ТАКОГО.