Умри, старушка! - Сергей Сакин

Садясь за стол, я почувствовал, что отравляющий всего меня яд психоза смягчился, пропала горечь этой злобы. Хм… Значица, для разрядки хватило одного только взгляда. Ну, гуд.

Ирма попросила меня помочь ей с документацией, я присел к ее столу, и оставшиеся часы удалось как-то скоротать. В нашем офисе сломался кондиционер. Еще неделю назад это было равносильно печам Освенцима, а теперь окна остаются открытыми, впуская вкусную прохладу. До конца рабочего дня оставалось минут 20, уже ушло начальство, уже смотались под шумок некоторые КАЛлеги, а я даже чувствовал радость от сделанной работы, оттого что в кои-то веки заставил мозги поработать (иногда это бывает мне приятно), когда телефон на моем столе заверещал. Секретарь соединила первый за день вызов, адресованный мне. Я перегнулся через стол и взял трубку. Одновременно за окнами раздался шум (как если тихий шорох пропустить через огромные колонки), и с неба упала сплошная масса воды. Начался ливень. — Спайкер, сипец Щщи! Привет!!! — Лялечку было слышно так хорошо, словно она звони.; т соседней комнаты. Я перевел взгляд на кмргу Европы.

Автобус отъехал уже на пару кварталов, когда напряженно дрожащие мышцы ног и спины расслабились. Я посмотрел на Пса — за его череп все еще цеплялась кошкой гримаса, появившаяся во время нашего стремительного чеса и исказившая его лицо до абсолютно циркового уродства. Он шумно вдохнул и усмехнулся. Лялечка и Катя-Девушка синхронно заржали игрушечным смехом (отход адреналина). Также синхронно они взглянули на Пса, на меня — и в смех добавились падающие серебряные монетки. Пес уставился на меня, и по этому взгляду стало ясно, что моя рожа сейчас выглядит так же первобытно. Мои мышцы снова задрожали, потом меня всего встряхнуло раз, другой, горло заперли спазмы — у меня начался истероидный смех.

Коллективная истерия растянулась на несколько минут, а непроизвольные приступы дебильного смеха взрывали салон французского автобуса еще полчаса. Полчаса мы ехали неизвестно куда, просто уезжая все дальше и дальше от первого палева нашего путешествия.

Ляля протянула мне бутылку, до сего момента крепко зажатую в руке. Мы с Псом заметили, что пальцы, сжимающие горлышко бутылки, побелели на суставах.

— В Лялечке проснулся рогуль. Погибает, но до чего ручонки дотянула — уже не выпустит, — выдал Пес, и мы снова загоготали в четыре глотки, так, что автобус ощутимо качнуло: у во-дилы дрогнула рука. Я взял протянутую бутылку, это был Джемесон, и у меня возникло желание расцеловать пьяную воришку.

Адреналина, видать, чиксы получили изрядно, потому что обе абсолютно протрезвели. По крайней мере, на вид. По крайней мере, Катя-Девушка. Лялечка-то по жизни производит впечатление даунца или просто пьяного существа. Имидж у нее такой. Инфантильный.

Другой рукой я взялся за пробку и свернул бутылке голову, от предвкушения божественного вкуса у меня свело подбородок. Из открытой бутылки разлился шотландский аромат. Дух, выпущенный из этой бутылки, не мог исполнять все ваши желания, но мог исполнить одно — сделать вас счастливыми. Пока бутылка не опустеет.

Из широких безразмерных штанов брат вытащил яблоко и вкусно разломал его на четыре дольки. Бутылка пошла по кругу, мы пили прямо из горлышка, высоко запрокидывая головы, и закусывали яблоком. Когда в бутылке оставалось не больше 1/8, водила зажег свет в салоне. Только тогда мы заметили, что мы кружим по городу уже добрый час, а может быть, больше, и что солнце уже садится, С востока на город накатывала теплая фиолетовая ночь.

Мы решили выписаться на первой же остановке и искать какой-нибудь клуб, чтобы скоротать ночь. О ночлеге можно было забыть — напроситься к кому-нибудь в нору или в какой-нить хостел не сложно, но об этом надо было позаботиться заранее, еще днем.

Перед остановкой Лялечка достала из рюкзака круглую серебряную фляжку — перед поездкой выпросила у отца — и перелила в нее оставшийся Джемесон. Мы выпрыгнули из автобуса, и когда за нами зашипели двери, в салоне погас свет, дальше бас поехал неосвещенным. Мы в нем были единственными пассажирами. Днем этот городок отличался от себя самого ночью. О, как он отличался, братья! Днем он был респектабельным и солидным, и если тебе пришло в голову выпустить в него когти, то эти самые когти очень скоро приходилось рвать. Сейчас городок наш.

Машин на улицах не стало меньше, но они почти все — старые и помятые, из них разносятся громкие басы ночных ритмов. На окраинной улице, где стояло четверо московских подонков, было ничуть не меньше вывесок и витрин, чем в центре. Но это были уже совсем другие вывески. Кабаки, кабаки и опять кабаки. Из каждого была слышна музыка, одни мелодии накладывались на другие, смешивались с басами из проезжающих машин. Какофония! (или полифония?) Квартал был абсолютно темен, не считая пятачков света около входов в «заведения», яркие вывески только подчеркивали это и, хотя по тротуарам постоянно кто-то проходил, разглядеть прохожего было невозможно. Иногда только вспыхивали на секунду белые пятна зубов или белков глаз. Мы оказались Б квартале цветных.

Все мы уже знали, что сказочки о стремных ниггерах — не более чем сказочки, но все равно кровь побежала чуть быстрее, мы чувствовали приятное возбуждение. Эта ночь походила на все книги Керуака разом: мы стояли, держась за руки и чуть покачиваясь, зачарованно озирались и не могли решить, в какую сторону шагнуть — так много соблазнов было вокруг.

Пошли налево, решив брести до первого заведения, где можно послушать саксофон. Идея про саксофон принадлежала главному поклоннику Керуака Псу. Это вообще часто с ним случалось — он воспринимал поведение персонажей из понравившихся книжек как руководство по жизни. У меня тоже так было лет в 17–21. Но я предпочитаю с Псом на эту тему не распространяться. Да и, тйеео1, я ему как-то завидую: романтика — слово для идиотов, но кто сказал, что быть идиотом — плохо. Им, во всяком случае, уж точно живется легче, чем умным.

Ночь определенно была битническая (Пес угадал!), потому что в 21-м веке мы нашли заведение с живой музыкой — и именно с саксом! — уже за следующим поворотом. У чикс от возбуждения подрагивали ноздри, они (наверное, бессознательно) поправляли свои короткие стрижки, на ходу чистили перышки. Черная крашеная дверь открылась, звуки настоящего бопа стали оглушительными. Нам на встречу вышло трое ниггеров. Они были одеты | в какое-то неброское шмотье, короткие стрижки — так, на самом деле, и выглядят в цветных кварталах, все эти штаны и банданы бывают 1 только по МТБ и на Карибах. Покрытая гремящей жестью дорожка и ступеньки были достаточно широки, чтобы разойтись без труда, но один из черных задел меня плечом. Я развернулся и уже хотел скинуть с плеча рюкзак, но черный поднял белые ладошки и сказал «Сор-ри!» несколько раз подряд. «Сорри, бро, сорри, сорри». Настроение было мирным, извинение | было принято, конфликта не получилось.

…При входе стояло еще два ниггера. Огромные как Кинг-конги, они возвышались безразмерными плечами до неосвещенного уже потолка. Пес казался лилипутом рядом с ними. Эти мутанты лениво прощупали наши рюкзаки, я обратил внимание, что любой из них мог бы держать кистью баскетбольный мяч. Когда они начали нас обыскивать, они чуть сдвинулись плечами, и, закончив формальность, также неуловимо освободили путь и пригласительно шевельнули подбородками.