Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский

разностях, о принципе действия полупроводников, о новых моделях транзисторов, о цветном телевидении. Он даже пообещал мне смонтировать по дешевке приставку к моему «Электрону». И будешь смотреть в цвете, сказал он, облокотившись на кресло.

А я опять полез в буфет за водкой: теперь-то можно? За знакомство.

— Нельзя, — качнул он головой, но уже не жмурясь и не отбиваясь от воображаемого злоумышленника, а как умудренный житейским опытом, выдержанный, с характером, мужчина, которого никакими усладами не соблазнишь. — Семейное положение не позволяет.

Он все еще возился с этим штекером. Потолковали о семье.

— Вот говорят, заварушка на Ближнем Востоке — проблема номер один. Или два, не знаю. У меня и два, и один — это следующее, — сказал он, включая электропаяльник. — Супруга без работы.

— Поможем, — оживился я. — Специальность?

— Да не в специальности собака зарыта, — вздохнул он тяжко. — Специальность имеется. Сынишке до школы год еще болтаться, а бабка в деревню подалась, не поладили, вредная бабка, хуже НАТО, сынишку не на кого бросать. Детсада не добьюсь, а на одну мою зарплату — туговато.

Нет, как хотите, а трешницу ему всучу, подумал я. Непременно. И еще подумал, что явится вот-вот наша нянька с Вовкой — прибавочка к чешскому гарнитуру.

У нас в старых районах — детских садов избыток: пустуют, хоть прикрывай, а в новых — нехватка по-прежнему. С этой аномалией мне уже приходилось сталкиваться: пытался вертеть колесо общественного мнения, как выражалась моя теща. Стало быть, Геннадий не преувеличивает: так и есть.

Я сразу прикинул: кто у меня  с в о и  в гороно? Зав и замзав — достаточно? Но, ей-же-ей, мне осточертели эти обходные маневры. З. Н. возмущалась: «Для незнакомых ты готов лезть из кожи вон, а для дома…» Помилуйте, для дома — чешский гарнитур. Для дома — Аполлинер, не считая лимитированных подписных изданий. «О боже, гарнитур, Аполлинер, капля в море, преданья старины глубокой… Ты выкапывал из-под земли дефицитнейшие санаторные путевки, протежировал нуждающимся в жилплощади, устраивал посторонних людей на самые заманчивые должности!» Так это же моя профессия. «Твоя профессия? Ты надо мной издеваешься? Твоя профессия — вертеть колесо общественного мнения, а не вертеться самому, как белка в колесе…» Каюсь, для того сержанта, водителя милицейской машины, я уже прозондировал почву в одном учебном заведении.

Что же до детского садика — попробую напрямик, подумал я. От имени газеты. Нынче пятница? Во вторник заскочи ко мне на работу, сказал я Геннадию. И дал ему адрес.

— Редакция? — удивился он.

Наивно было бы полагать, что после этого стреляный воробей возьмет у меня лишнюю трешницу. Он, конечно, не взял.

9

На оперативке слегка коснулись Подгородецкого, а потом с начальником отделения обсудили версию подробнее. В десятом номере по Энергетической Бурлака пока не показывался, но эта разумная конспирация имела и теневую сторону. Как бы ни был зорок локатор, а собственный глаз все же зорче. У Бурлаки локаторов хватало, не хватало только личных наблюдений. Он, ясно, не мог поручиться, что, побывавши в шестнадцатой квартире, мигом подтвердит свою версию, но побывать там подмывало. Начальник отделения разрешил.

Все еще бесснежье царило в конце декабря. Слякоть. На проспекте Космонавтов подавно: грузовики понаносили глины со стройплощадок. Он топал по грязи, чертыхался, а размышлял о приятном. Самую малость осталось дотянуть до Нового года, календарь нынче милостив: два денечка подряд — в семейном кругу. Выбросить из головы всякую службу — это ли не праздник? Новогодние подарки были наготовлены, — большего удовольствия не знал он, как делать подарки. Новый год, итоги, отчетность, процент раскрываемости преступлений — эта мысленная цепочка, отголосок утренней оперативки, чуток поубавила радужность предпраздничных дум. Процент раскрываемости — вечная забота. И вечная головоломка — подогнать его под отчетность. Хоти не хоти, а до первого числа. После первого — не годится. Что за магический рубеж — это первое число? Ни начальник отдела, ни начальник отделения не верили в магию и не раз публично осуждали ее, однако же перед первым все силы были брошены на то, что полегче, — вытянуть показатель, а инспектор Бурлака, со своей железной версией, остался в одиночестве.

Он свернул на Энергетическую, вспомнил, как бродили тут с Кручининым, и подумал, что вот с кем наверняка можно бы отвести душу: птичек-галочек не жалует. Впрочем, и у него первое число на носу: занят своими хвостами.

Самое время, как говорят, посачковать, да голос чей-то не велел. Что за странность! — голос тот был не начальственный, а похоже — того же Кручинина.

Бурлака посмеялся — сам над собой — и вошел в подъезд. Чистенько было, несмотря на уличную слякоть: половички. Прибирали, следили, но прибирали-то по утрам, а в тот вечер некому было что-нибудь такое приметить. Подъезд, как обычно, был сквозной — с выходом во двор, лестница крутая, с короткими маршами, и по две квартиры на каждой площадке. Внизу была одиннадцатая, она пустовала, хозяин полмесяца в отъезде, а двенадцатая напротив — той самой Кореневой Веры Петровны, ударницы комтруда и депутатки горсовета. Список здешних жильцов Бурлака знал наизусть. Шестнадцатая была на третьем этаже.

Он так и рассчитал: не застать бы Геннадия, — с Геннадием лучше пока не встречаться; в дальнейшем мало ли что еще предстоит. Но и к непредвиденному нужно было быть готовым: не дернуло бы его забежать домой. Интересовала квартира и конечно же хозяйка квартиры, — ее-то рассчитывал Бурлака застать.

Открыла ему она.

У него была зверская память на лица, сам иногда удивлялся. Где-то уже видел ее, а где — сказать еще не мог. Вздернутый нос, бойкий взгляд, выщипанные бровки, родинка на щеке. Глядела она, правда, настороженно. Кто такой? Зачем пожаловал? Чего-то недоставало ей, какой-то иной приметы, по которой он запомнил ее. Чересчур бледна? Осунулась? Болела? На ней было летнее платьице без рукавов — руки худые. Она испугалась его, — чего пугаться-то? Стояла на пороге, не впускала.

— Тю, порядочки! — надулся он. — Гостя держат на лестнице.

— Какой гость? Какой гость? — задышала она прерывисто. — Что вы выдумываете? Я вас в глаза не знаю!

— А я знаю. — Вспомнил: белый халат, зеркала, запах одеколона, скороговорочка — между делом. — На Краснознаменной в парикмахерской работали?

А стригся-то он у нее всего один раз.

Она подобрела, мимолетная живость появилась на лице, но стояла в дверях стеной.

— Ну и что с того? Ну и что с того? Ну, работала. Ну, рассчиталась. Ребенок у меня. Дошкольный. Вам чего нужно?

Он сказал, что Генку ему нужно, а если