На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева

и назад, имитируя толчки. У него начинают ныть мышцы предплечья, но она уже закусила губу, её глаза наполнились слезами, дрожь пробегает по телу. Она сама хватает себя за груди, сжимает их, извивается, будто пытаясь уйти от его руки. Ну… ну ещё… немеет от напряжения правый локоть, но она уже бьётся в судорогах, всхлипывает, что-то выкрикивает и обмякает. Он высвобождает руку и облегчённо вздыхает. Успел. Она смотрит на него влажными и какими-то пустыми глазами.

– Ты молодец, индеец.

– Спасибо, миледи.

– Открой тумбочку с той стороны и достань салфетку.

– Да, миледи.

Та сторона – это справа от него. Он перекатывается по кровати и открывает тумбочку. Там стопка пропитанных душистиком салфеток. Ну, это он знает. Ещё в питомнике научили. Но запах другой. И здесь же в тумбочке корзинка для использованных салфеток. Он так же быстро перекатывается обратно к ней и обтирает салфеткой ей низ живота, лобок, щель, внутреннюю сторону бёдер.

– И себе возьми, оботри руку.

– Спасибо, миледи.

Он как раз закончил протирать себе руки, сбросил испачканные салфетки в корзину и закрыл тумбочку, когда раздалось:

– Дорогая?

– Входи, милочка.

А ему куда? Он пытается поймать её взгляд, но из-за белых занавесей возле окна уже вошла та, другая. Пухлая невысокая брюнетка в пунцовом халатике, открывающем до середины грудь и с распахивающимися при каждом шаге полами.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

– Спасибо, милочка. Ты так заботлива.

Он скорчился в углу кровати и замер, зная, что неподвижного замечают не сразу. Веки он опустил сразу, и блеск глаз не мог его выдать. Но что ж ему теперь, с двумя работать? Этак никаких сил не хватит.

Тетрадь девятнадцатая

– Какая дивная погода, дорогая!

– Да, милочка, настоящая рождественская.

– Да, дорогая, так надоела эта слякоть. А это что? – похоже, заметила всё-таки. – Рождественский подарок?

– Что меня всегда восхищало в тебе, милочка, это твой юмор. Представь себе, да.

И радостный смех в два голоса.

– Ну-ка, дорогая, покажи его.

– Смотри, милочка. Я не эгоистка. Покажись, индеец.

Он встаёт и смотрит на неё. Она жестом показывает ему, куда он должен стать. Брюнетка сидит на широком низком пуфе в изножье кровати. Её халат совсем распахнулся, открывая лоснящееся, в жирных складках тело.

– Прелестно! Дорогая, индеец-спальник – это действительно редкость.

– Ну, милочка, мне был обещан уникум. А мужчина, настоящий мужчина, всегда держит слово.

– Да, правда, но рождественский подарок запоздал на месяц.

– Как и рождественская погода, милочка.

– Я надеюсь, дорогая, этот рождественский подарок не разорил его?

– Это было бы слишком обидно, милочка!

– Но неужели это всё? Дорогая, он всегда дарил драгоценности. Мне, во всяком случае.

– Ну, на мне, милочка, он решил нарушить традицию. Но я довольна. Сама подумай. От драгоценностей нет никакого удовольствия, если их некому показать. А здесь… – она смеётся, – здесь я получу всё.

– Да, дорогая. Как ты права! Меня всегда восхищал твой ум.

Он стоит перед ними, отведя взгляд на всякий случай в сторону. Но стоит свободно, потому что она смотрит на него, а с ней он работает.

– Дорогая, я пощупаю его?

– Ну, разумеется, милочка.

– Подойди сюда. Нет, стой на месте.

Брюнетка подходит и ощупывает его быстрыми скользящими движениями.

– Прелестен. Сколько ему лет, дорогая?

– Девятнадцать.

– О, уже опытный.

– Да, неплох.

– Совсем даже не плох. Как говорит наш общий друг, в целом.

– И в деталях, милочка!

Они смеются…

– …Что? – Андрей вскакивает на колени. – Они так и сказали?!

– Ну да. Сядь и не мешай. Будешь дёргаться, брошу рассказывать…

– …И на сколько его привезли?

– На сутки, милочка.

– О, не буду тогда тебя отвлекать. Ты расскажешь мне потом, дорогая?

– Ну, разумеется, милочка. Но ты, кажется, не любительница… уникумов?

– В постели я предпочитаю чёрных. Разумеется, всё возможно, но чёрный, хорошо вработанный… – брюнетка причмокивает, выражая восторг.

И укатилась в угол за занавесями. Он перевёл дыхание. Судя по тому, как она его лапала, работать было бы тяжело.

– Иди сюда, индеец. Ложись.

Он опять ложится рядом с ней, как и раньше, на левый бок, а правую руку кладёт ей на живот.

– Хорошо, индеец. Полежим так.

– Да, миледи.

Она смотрит прямо перед собой, в окно, за которым снег, неподвижные белые деревья.

– У меня есть всё, индеец. Есть то, чего нет ни у кого. Понимаешь, индеец? Ведь это хорошо, когда есть всё. Я права, индеец?

– Да, миледи.

– Почему мне тогда плохо, индеец?

Он невольно сжимается. Ведь что ни случись, отвечать ему. Но она продолжает говорить, и он понимает, что это не о нём.

– Когда есть всё и этого никто не знает. И не должен знать… Разве не обидно, индеец?

– Да, миледи.

Она вздыхает и потягивается. Отдых кончился, и он снова гладит её. У неё мягкое безмускульное тело. Нежное, гладкое, оно мягко колышется под рукой. Она поворачивает к нему голову, подставляя лицо для поцелуев. Он целует её, гладит, разогревая, всё сильнее и сильнее вжимая в неё ладони.

– Ведь я лучше, красивее, правда, индеец?

– Да, миледи.

– Я получила в подарок то, о чём не смеет мечтать ни одна женщина. Значит, я лучше? Скажи, индеец.

– Да, миледи.

Смешно, но она, кажется, верит ему.

– Даже ты это понимаешь. Понимаешь?

– Да, миледи.

Ну неужели она ждала других ответов? Он не выдерживает и начинает смеяться. И она смеётся с ним, прижимаясь к нему и сотрясаясь всем телом, наваливается на него. Он ложится на спину, упираясь лопатками в постель, выгибается, входя. Она всё ещё смеётся.

– Глупая жирная утка. У неё никогда не будет такого. Правда, индеец?

– Да, миледи.

Замолола. Но это не страшно. Она бьётся о него, и её мягкие груди болтаются мешочками, он подставляет под них ладони, ловит соски, ритмично качая её на себе. Ага, задёргалась. У неё подламываются руки, и она падает на него, хватает полуоткрытым ртом за лицо. Ещё укусит. Он перехватывает своим ртом её губы, обхватывает руками её за спину, она бьёт кулачками по постели, чуть не задевая его, потом вцепляется растопыренными пальцами в туго натянутую простыню, рвёт её на себя. Он слегка сгибает ноги в коленях, крепко упираясь ступнями в постель, чтобы усилить удар. Ещё… и ещё… и ещё… Она вдруг отрывается от его рта и хрипит:

– Давай, я хочу всё. Слышишь, индеец, всё!

– Да, миледи.

Он сильно выгибается под ней, и с очередным ударом выбрасывает струю так, чтобы она ощутила её. Ну? Есть! Обмякнув, слабо дёргаясь, она скатывается с него и замирает. Он осторожно скашивает