Париж - Эдвард Резерфорд

– Слушай, скажи своим друзьям, чтобы они больше меня использовали, – сказал он брату. – Я ведь знаю кучу людей и могу разузнать у них что-нибудь. И когда мы опять пойдем на дело?

– У них есть люди помоложе нас. – Тома только покачал головой.

Люк же был уверен, что брат по-прежнему работает с парнями из ФТП. Очевидно, Тома намеренно держит его в неведении относительно их операций. Люка задело, что брат и его друзья не доверяют ему. К тому же это означало неприятные последствия в будущем.

Тома защитит меня, успокаивал себя Люк. Разве старший брат не защищал его всегда? Но если его имя попало в список немецких осведомителей, то даже Тома ничего не сможет сделать.

Так прошел апрель, начался май. Слухи о вторжении союзников становились упорнее с каждым днем. Люк перебирал в голове всевозможные варианты. Остаться в Париже в надежде выйти сухим из воды? Скрыться? Есть ли где-то спокойное местечко, где можно было бы пересидеть какое-то время, и у кого расспросить о таком месте?

И в третью неделю месяца Люк решился поговорить с Луизой. Она приняла его в своем кабинете в «Приглашении к путешествию». Его визит стал для нее полной неожиданностью, тем не менее она поинтересовалась, как у него дела, и спросила, что привело его к ней.

– Я вспоминал тебя. – Он улыбнулся. – А может, волновался о тебе немного. – Он пожал плечами. – Что бы ни случилось, мы все равно старые друзья. – (Луиза никак не отреагировала.) – Послушай, – продолжал он с настойчивостью, – я не буду ничего говорить о том, какую жизнь ты ведешь. Кто я такой, чтобы критиковать тебя? Но меня беспокоит то, что станет с тобой, когда немцев прогонят. У тебя двусмысленное положение. Все знают, что здесь бывает добрая половина немецких офицеров. Тебя сочтут осведомителем, и тогда что угодно может с тобой случиться.

– Офицеры приходят сюда ради женщин.

– Я-то знаю. Но там, на улице, люди могут не увидеть разницы. Ты живешь в довольно замкнутом мире, моя дорогая, – улыбнулся Люк.

В замкнутом и роскошном мире, мысленно добавил он. Бог весть, сколько денег она заработала за эти годы. У этой женщины наверняка имеется продуманный и оплаченный план бегства. Оставалось выяснить, захочет ли она спасти и его заодно, если он проявит достаточно заботы о ее благополучии?

– Возможно, ты и прав. – Луиза же задумчиво склонила голову набок. – Не подскажешь мне, как можно будет укрыться?

– Я надеялся, что ты уже сама все подготовила. Уверен, твой план будет лучше и надежнее, чем все, что я смогу предложить.

– У меня нет никакого плана побега, Люк.

Повисло молчание.

Она играет с ним? У него было слабое, но неприятное чувство, что так и есть. Люк поднялся.

– Тогда придется мне самому что-то придумать, – сказал он рассеянно.

– Для меня, Люк? Или для себя?

Он вздернул голову, но быстро опомнился. Она сообразительна. И слишком хорошо его знает.

– Я думал о тебе, – сказал он негромко.

Но почему она так спокойна? Разве она не понимает, что ей грозит? Или есть какая-то другая причина? Или она уже нашла защиту, которую он ищет для себя? Может, у нее есть друзья в Сопротивлении?

Его взгляд остановился на портрете, украшающем центральную стену. Это была не Луиза, разумеется, но кто-то похожий на нее. Какая удачная мысль – повесить рядом два эскиза к этой же картине. Оригинальный штрих. Да уж, она точно богачка. Его охватила острая зависть.

Рассматривая эскизы, он приметил подпись в углу одного и подошел поближе, чтобы прочитать ее.

«Коринна».

– Вот что я тебе скажу, Люк, – раздался голос у него за спиной. – Ты ни разу в жизни не сделал ничего, что не было бы выгодно тебе самому. Следовательно, раз ты пришел сюда с разговорами о плане побега, я догадываюсь, что это тебе нужно скрыться и ты ищешь того, кто бы тебе в этом помог.

– Ты глубоко заблуждаешься, – произнес он ровным голосом. – У меня нет никаких причин бежать из Парижа.

– Вот и хорошо. Потому что я собираюсь открыть тебе маленький секрет. Я не желаю тебе ничего дурного, Люк, правда. Но если бы у меня был план побега, я бы тебе не рассказала о нем. Потому что я тебе не верю.

От ярости у него перехватило дыхание. Как смеет она не верить ему? И не только это. Она относится к нему с презрением – с тем же презрением, с которым раньше выбросила его за ненадобностью. И хотя он сдерживал негодование, когда позвонил в ее дверь, то теперь память о том событии, о его унижении и бессилии вдруг накатила на него, как волна, с новой силой.

Она зашла чересчур далеко. Это он сделал ее тем, кто она есть, и тем не менее она смеет презирать его. Ладно же, хорошо. Ей предстоит узнать, как это опасно. На этот раз он накажет ее. Он преподаст ей еще один урок, который станет в ее жизни последним.

– Если ты так обращаешься с друзьями, – прошипел он злобно, – то я оставлю тебя, Луиза.

Часом позже Шмид с недоумением смотрел на явившегося Люка Гаскона – время их обычной встречи еще не подошло. Его недоумение только усилилось, когда француз без приглашения уселся и торжественно заявил:

– У меня есть известие, которое вам может быть интересно. По-моему, я нашел Коринну.

Его рассказ не занял много времени. Когда Гаскон умолк, Шмид медленно кивнул:

– Думаю, вы правы. Я знаю эту женщину и ее заведение.

– У нее немало отличных картин.

– Да.

– Вы говорили, что хорошо заплатите.

– О да, я заплачу.

– Вы можете сходить туда сами и все посмотреть? Чтобы меня не вычислили?

– Возвращайтесь через три дня, – велел Шмид.

Луиза поморщилась, когда два дня спустя гестаповец Шмид предупредил ее об одном из своих редких визитов. Девушки его не любили. Но она знала, что сотрудника гестапо не стоит гневить даже ей, имеющей много связей с немецким командным составом.

Однако у Луизы было и приятное воспоминание, связанное со Шмидом. Это случилось во второй его визит.

Она не забыла его настойчивое желание заглянуть в Вавилонскую комнату, когда там была спрятана маленькая Лайла, и потом долго ломала голову над темой для переоформления, которое пришлось провести.

Как она и ожидала, в свой следующий визит Шмид первым делом попросил показать комнату. Открыв перед ним дверь, она проследила за выражением его лица.

Теперь там была Нацистская комната.

Луиза превзошла саму себя. Шмид не мог ни к чему придраться. Ничего грубого, ни намека на порочность. Ковер – черный, большая кровать – безукоризненно белая со свастикой посреди покрывала и на уголках наволочек. Все было просто, геометрично, мебель в минималистском стиле школы Баухаус. Стены украшали пейзаж с изображением австрийского леса и горы, портрет фюрера, два постера из фильма Лени Рифеншталь о Нюрнбергском съезде нацистской партии и фотография группы арийских блондинок в туристском лагере, которые весело демонстрировали соблазнительные формы спортивных тел.